– Ибо так говорил Заратустра, – высокопарно заявляет Серега и закидывает пустую бутылку подальше в кусты.
– Говорил, говорил, да не заговаривался, – сварливо отвечаю я, откупоривая вторую, – и вообще чего это тебе заблажило вытащить меня из кровати в четыре часа утра?
– Они вернулись.
– Давно?
– Вчера вечером.
-Скверно… И что делать будем?
– Жить, как жили.
– Ты уверен?
– Так же как в том, что я завтра полечу на луну.
– То есть, уверенности нет?
– То есть, никакой.
– Обнадеживает. – Я разливаю по второй, и, отсалютовав друг другу стаканчиками, мы выпиваем…

Теперь, вспоминая этот вчерашний разговор, я уже полчаса ходил по какому-то кварталу, пытаясь найти выход на другую сторону железнодорожных путей. Конечно, самое простое было вернуться назад и воспользоваться другой дорогой, но упрямство и самонадеянность мне этого сделать не позволяли. Поэтому эти несколько улиц я уже почти выучил наизусть. Странно, я был уверен, что квартал жилой, хотя и располагался на окраине, но пустые улицы без прохожих и машин, и тишина смущали. Смущали дворы, где, несмотря на солнечный летний день, не бегали детишки, а у подъездов не сидели бабки. Еще смущало то, что все газоны, лужайки заросли высокой, по пояс, травой, по которой явно никто не ходил. Странными были и закупоренные, несмотря на жару, пыльные окна, и полное отсутствие звуков. Только вдалеке, откуда я пришел, виднелись редкие фигуры прохожих. Завернув за угол очередного дома, я наткнулся на сожженный, и уже проржавевший остов автомобиля, и, злобно посмотрев на исписанный граффити и матом забор, за которым виднелся лес, развернулся и пошел обратно – к цивилизации.
Ближе к вечеру я все-таки добрался до больницы, время уже было неприемным, но меня это не смутило. Я спокойно прошел через приемный покой и поднялся по лестнице, на третий этаж. Его палата находилась в конце длинного узкого коридора, с одной стороны которого располагались редкие окна, а с другой двери палат. Так, что пока я до нее дошел мне пришлось разминуться с несколькими из пациентов, голова одного из них была наголо выбрита сзади, и сквозь обильную зеленку виднелись толстые, грубые, видимо недавно, наложенные швы, оторопело заглядевшись на него, я чуть, не налетел на стоявшего, с отупелым видом, перед окном абсолютно лысого человека. Его голова, благодаря широкой и глубокой впадине на том месте, где должно бы быть правое полушарие, напоминала полусдутый детский резиновый мяч. Заглянув в нужную палату, я застал своего приятеля валяющимся на кровати.
– Здорово, симулянт!
– Сам ты симулянт, – он выглядит заспанным, – пойдем покурим, пообщаемся.
– Пошли.
Мы спустились в курилку.
– Ну что, как самочувствие?
– Нормально. Ну и местечко здесь. Какие-то дела непонятные. Создается такое впечатление, что в этой больнице проводятся какие-то эксперименты на покойниках. Ну, на тех, которые никому не нужны: бомжи, старики какие-нибудь одинокие, психи. Их где-то оживляют, затем привозят сюда, и, для начала кладут на кровать в коридоре возле окон. Они еще не пришли в себя и поэтому не помнят, как их зовут, не узнают ничего вокруг, это пока лишь пустые оболочки. Через некоторое время их переводят в палаты, и они постепенно начинают перемещаться по коридорам. Как зомби из фильмов ужасов. Жуть!
– Да, я уже видел, – мой друг всегда был излишне впечатлителен и видимо последние события повлияли на его психику, – просто люди после серьезных травм. Ты сам-то не слишком сильно головой ударился? Может ты тоже из зомби?
– А почему нет? Я, например, совершенно не помню, как сюда попал. То есть просто позавчера ночью очнулся, лежа здесь в палате. Но, если серьезно, то такие здесь кадры встречаются. Вот на днях привезли какую-то бабку, она закутана в серые шали и своей беспомощностью напоминает большого котенка. Ее пытаются переложить с каталки на кровать, но она лишь отчаянно пищит и цепляется за каталку всем, чем может. В этот момент она еще сильней похожа на котенка, которого пытаются спихнуть с полюбившегося подлокотника. Вскоре наступает ночь. Бабушка-котенок просыпается от наркоза и начинает звать кого-нибудь на помощь: у нее замерзли ноги, и она жалобно просит укрыть их. К ней подходит измученная медсестра и видит, что ноги укрыты, и, к тому же, на них теплые шерстяные носки. Она пытается объяснить это старушке. Но для той это не имеет значения. Да и какой прок от носков и одеял, ведь бабушке ХОЛОДНО, бабушке СТРАШНО.
– Слушай, ты здесь с таблетками все-таки поосторожней. А то какие-то странные вещи начинаешь придумывать.
– Да ну, тебя! – он явно обиделся, – Полежи здесь с мое.
– Да, ладно, ладно! Выздоравливай скорей, да встретимся – водки попьем. Тут как раз Серега вернулся. Кстати поговаривает о том, что безликие вернулись. Не слышал ничего такого?
– Ну, слухи какие-то ходят, хотя, на мой взгляд, они никуда и не уходили.
– В общем-то, тоже верно. Но, по крайней мере, деятельности их не ощущалось.
– Молодые люди закругляйтесь, закрываться пора – в курилку заглянул старик охранник.
– Хорошо… Слушай действительно поздно уже – пойду я. Давай до встречи!
– Давай, заходи еще.
В принципе любой из нас в любой момент, мог уехать из Города, но решались на это почему-то единицы, да и те, как правило, вскоре возвращались. Говорят, что опиум умеет ждать. Не знаю, но то, что Город и безликие ждать умели это точно, по себе знаю. Размышляя об этом, я уже третий час ходил по району, уничтожая одну за другой бутылки пива. Заполночь, выйдя из очередного супермаркета я, прислонившись к стене, устало закурил. В нескольких метрах напротив меня стояли они. Их синие, наполовину разложившиеся тела в истлевшей одежде не мерзли на ветру, хотя ночь была холодной, они стояли, чуть покачиваясь на непослушных ногах, и тихонько поскуливали. Когда-то они тоже были людьми: они влюблялись, где-то работали, у них были жены, дети, и полная луна, стоявшая сейчас над парком и их головами, не выгоняла их из могил. Они стояли и, ожидая чего-то, тоскливо смотрели на меня. Что бы они мне рассказали, если бы могли говорить, если бы могли помнить? О чем они думают и думают ли они вообще? Кто знает, может они бы передали какие-то вести от ушедших. Но парочка алкоголиков, хотя и казались в ярком лунном свете восставшими из могил зомби, все же ими не были. Глядя на них, приходило в голову, что с пьянством пора бы заканчивать. Я поднял бутылку на уровень глаз и, мрачно посмотрев на плещущуюся в ней жидкость, сделал хороший глоток. И сквозь арки и неосвещенные лестницы пошел домой, решив обязательно исправиться завтра или послезавтра. То, что безликие вновь активизировались, не могло не тревожить, ничего хорошего от таких периодов активности ждать не приходилось. Чем это закончится для нас на этот раз, приходилось только гадать. Придя домой, я разулся, бросил на кресло куртку, не раздеваясь, упал на нерасправленную кровать и мгновенно отрубился.
Проснулся я от того, что замерз. Судя по начинающему робко сереть небу было часа четыре утра. Так всегда бывает если перебрав пива, ложишься спать – когда просыпаешься, то нестерпимо хочется в туалет и пить. Приоткрыв глаза, я встал, и, немного поколебавшись, сначала посетил туалет, а затем, найдя на кухне банку с кипяченой водой, выпил из нее почти половину. Вода была теплая и противная. Когда я вернулся в комнату он сидел в кресле, задумчиво глядя на меня.
– Привет, что ли!
– Привет… – я присел на кровать, – что-то ты давно не заходил.
– Некогда было, да и ты сам-то так ли давно в Город вернулся? – усмехнувшись он закурил, – я тут, по какому делу… Там знают, что мы с тобой друзья, поэтому просили передать, чтобы вы не очень больницей интересовались. Ни к чему это. С приятелем твоим я знаком постольку-постольку, но, я надеюсь, ты ему передашь.
– А чего такой переполох? Неужели действительно там со жмуриками что-то делают?
– Да, вряд ли, я думаю. Там обычные люди работают, а не какие-нибудь сумасшедшие ученые.
– А в чем тогда дело?
– Не знаю, но, чувствую, не надо там копаться… Не стоит – мало ли что может случиться.
– Что, например?
– Не знаю я! Честное слово – не знаю! – он улыбнулся одними губами, голос его прозвучал неожиданно устало, – все не так просто…
– Может водки? – после паузы спросил он.
– Давай. – очнулся я от своих мыслей. Сходив на кухню за бутылкой и закуской, я достал из шкафа рюмки и сел напротив него. Мы, молча, выпили.
– Да, давно я тебя не видел, – он закурил и, развалившись в кресле, начал пускать кольца, – ты ничуть не изменился, прямо человек-константа.
– А, сам то, – возмутился я.
Он радостно захихикал, и вдруг, став серьезным, наклонился вперед, ко мне.
– Слушай, на твоем месте я бы не стал этого делать, но если тебе это действительно интересно…
– Что «это»? – перебил я.
– Больница, – если честно, то до его появления, я про этот больничный бред и не вспоминал, но теперь мне действительно стало интересно, – Так вот. Если тебе это интересно, я могу тебя связать с одним человечком. Он раньше работал санитаром в морге госпиталя, кличка – Понурый. Могу дать телефон.
– Давай. А почему Понурый?
– Увидишь – поймешь. Разливай.
Я разлил, мы выпили, потом еще. И вскоре, как-то незаметно, я уснул. Мне снилось, что я хожу в одиночестве, осенним вечером по старому сосновому лесу и чего-то ищу. Тихо, промозгло, тоскливо и никого, и ничего вокруг, лишь тишина и цепочка следов за мной. Когда я проснулся его, конечно, уже не было, но о том, что он действительно был этой ночью у меня, напоминали лишь две рюмки на столе, окурки от двух разных сортов сигарет в пепельнице и бумажка с номером телефона.
Приведя себя и комнату в порядок, я позвонил этому человечку и договорился с ним встретиться в четыре часа в кафе у архива.
Где-то без четверти я уже сидел за столиком и потягивал холодное пиво из запотевшей кружки. На улице сегодня было довольно тепло, поэтому столик я выбрал не внутри помещения, а на летней террасе. Он появился примерно через полчаса, извинился за опоздание и вопросительно посмотрел на меня – я заказал ему пиво. Действительно, с первого взгляда на него становилось понятно, почему эта кличка так приклеилась к нему. Длинный, тощий, сутулый, со скомканными, давно не стрижеными волосами, кожа его была сплошь покрыта белыми пятнами от какой-то болезни.
– Что ты знаешь о госпитале, – помолчав, начал я разговор, – ты ведь об этом хотел мне рассказать?
– Ну да, мне говорили, что ты этим заинтересовался. Ну что сказать? Там на самом деле какими-то темными делишками занимаются, но не персонал, нет. Кто-то другой. Те, кто там работает обычные врачи, санитары.
– И они не догадываются? – удивился я.
– Догадываются, конечно, но весь персонал, даже бывший живет рядом с госпиталем, – я вспомнил пустые, затихшие кварталы и поежился, – и вообще это довольно закрытая профессиональная община. И, к тому же, эту тему не принято даже между собой обсуждать, не то, что кому-то постороннему рассказывать.
– Боятся?
-Конечно!
– А ты?
– А мне уже бояться нечего, все – отбоялся. – он мерзко усмехнулся.
– Так, а конкретно, что там происходит?
– Да черт его знает. Я ведь всего лишь санитаром был, – он начал катать по столу пустую кружку и я заказал еще по одной, – а когда начал любопытство проявлять, то… – он посмотрел на покрытые пятнами руки, – пришлось уволиться по состоянию здоровья.
Мне стало немного не по себе, вот видимо что значит: «Не стоит там копаться». Я быстренько допил пиво, и заказал еще по одной. Он поблагодарил.
– А теперь слушай, – вдруг доверительно зашептал он, – у меня школьная подруга тут в архиве работает, и, как я понял, из некоторых ее намеков, архив имеет к этому определенное отношение, и какой-то информацией она, я думаю, может поделиться, конечно, если ты скажешь, что от меня.
Он доверительно улыбнулся. Я понял, что, видимо, эта подруга была влюблена в него еще со школьной поры, и, скорее всего, она единственный человек, который остался с ним после болезни. Что ж, жизнь сложная и порой крайне мерзкая штука.
– То есть, ты хочешь сказать, что если я сейчас пойду в архив и поговорю с ней, то могу что-то узнать?
Он утвердительно кивнул, и пододвинул ко мне бумажку, на которой, видимо заранее, были написаны имя и должность.
– А ты подождешь здесь?
Он снова кивнул. Я допил пиво, заказал еще для него, расплатился и пошел в архив, который находился в том же доме, что и кафе, где-то в двадцати метрах.
Разгоряченный после долгого сиденья на солнце, я с удовольствием зашел в прохладное помещение. Оглядевшись по сторонам, я заметил сбоку от двери с надписью «Бухгалтерия» каморку вахтерши. Я заглянул туда, женщина лет пятидесяти увлеченно смотрела какой-то сериал по старенькому черно-белому телевизору. Я постучался.
– Здравствуйте, а как бы мне поговорить с…- договорить я не смог – вдруг меня внезапно накрыл приступ. На непослушных ногах, не слыша, что мне говорила вахтерша, не обращая внимания на появившееся на ее лице выражение недоумения, я вышел на улицу и начал собирать в кучу разбежавшиеся по сторонам мысли, чувства, определения.
Немного отдышавшись, я посмотрел в сторону кафе – Понурого, конечно, за столиком уже не было. Как не было уже и самого столика, и кафе. Улица была абсолютно чужая и незнакомая. «Наверное, я, когда отходил от приступа, просто куда-нибудь забрел» – пришла мне в голову спасительная мысль. Я начал кружить по улицам, пытаясь найти это кафе, но безуспешно. У прохожих спрашивать я не решился – непонятно, что еще обо мне подумают. Полчаса я кружил по городу, не узнавая не улиц, ни домов. «Вот, наверное, что-то подобное ощущают больные амнезией» – подумал я. Но, я, то ведь все помню, а значит это не амнезия. И в чем тогда дело? Внезапно, на одном из поворотов, я наткнулся на старинное кирпичное здание, стоявшее на самой окраине города, среди начинающегося старого соснового леса. И вдруг я начал вспоминать…
Я вспомнил этот вросший в землю, заброшенный монастырь, вспомнил Леху в летной куртке, музыку которую он играл на разбитом фортепьяно. Этот город фактически уже был захвачен, и, в сущности, мы были обречены. А я сидел и слушал тоскливые обертоны его пальцев. Это не было агонией, скорее апатией, апатией от того, что мы проиграли эту войну. Да, ночь становилась все длиннее, но это уже не имело никакого значения – нас становилось все меньше и меньше.
Воспоминание промелькнуло перед глазами, и я понял: да, это то самое место. Но как я здесь оказался, и зачем? Что вообще все это значит?
Сзади тихо подошел Леха и встал рядом.
– Привет еще раз.
– Здравствуй, здравствуй, – я не на шутку на него зол, – ты это все специально подстроил?
– Зачем? – он пожал плечами, – Рано или поздно это все равно бы случилось. Честно говоря, рад тебя видеть.
– Я тебя тоже. Слушай, а как, так получилось, что я ничего этого не помнил, жил в каком-то другом мире?
– Я думал, ты догадался. Ты же помнишь то ли теорию, то ли легенду о ветре воспоминаний?
– Дай подумать… Кажется что-то знакомое, но все-таки давай поподробней.
Он помолчал, собираясь с мыслями, закрыл глаза, и начал рассказывать, голосом ученика отвечающего на экзамене.
– Ветер воспоминаний дует везде и всегда, составляя наш мир, и мы и наши действия являемся лишь частью потока, воспоминанием, чего-то о чем-то. Что-то вспоминается часто и четко, что-то забывается, какие-то воспоминания со временем искажаются, хотя и не принципиально. – он открыл глаза и заговорил нормальным, «человеческим» голосом, – А вообще по сути дела, воспоминание, как и сон, очень легко изменить, потому, что физически ни того, ни другого не существует. Просто нужно знать как.
– И ты знаешь?
– МЫ знаем, – он достал из внутреннего кармана фляжку коньяка, – будешь?
Когда я отказывался?
– Буду, конечно, – мы отпили из горла, – а, может, пойдем по-человечески где-нибудь посидим, заодно расскажешь поподробнее, кто это «мы»?
– Ты да я, да мы с тобой! Пошли! – он рассмеялся, и, не сговариваясь, мы пошли в сторону ближайшего кабака. И вдруг я поймал себя на мысли, что знаю куда идти. Видимо нужно было лишь какое-то время, чтобы начать старую жизнь по новому, с новыми воспоминаниями. Начать даже если не удастся вернуть прежние.