Моя бабушка как будто сошла со страниц сказок. Ее характер был цельным, без неожиданных граней и черт, как герои комиксов. Если б мы жили в США, то она, наверняка стала бы прототипом какого-нибудь персонажа. Она, конечно, не умела ползать по небоскребам, не высекала огонь из пальца, хотя, если бы я узнала, что она в тихушку летает на метле, ничуть бы не удивилась.
Если в мире и существует или существовало воплощение абсолютного зла, то это она. Причем, это зло изысканное, без примитива и открытой агрессии. Словосочетание “Любимая бабушка” не вызывает у меня никаких ассоциаций. Ее звали Мария Гавриловна. Впрочем, она мне была и не бабушка вовсе. Но об этом я узнала не сразу, а когда училась во втором классе, но первые подозрения, что что-то здесь не так – появились гораздо раньше. Я сначала не понимала почему мои друзья сначала в садике, потом в школе с таким восторгом говорили :”Ой, я всё лето у бабушки…” или “Вот, когда к бабушке приеду…”
Я ездила только “к деду”, и не больше, чем на полторы – две недели. Больше я вынести не могла. Причем, я не понимала почему. Ведь я так любила деда… Так ждала, когда я приеду к нему, и мы пойдем с ним с ним “дежурить”, будем сидеть в сторожке втроем с его сменщиком и дуться в карты.
Сторожка была маленькая, и когда мы входили в нее -приходилось наклоняться, потому что дед был высоким, а я.. ну, понятно, я хотела походить на деда, вот и наклонялась тоже. Внутри сторожки можно было только сидеть, не в смысле техники безопасности, а в смысле -тесноты. Там умещался пульт, на котором горели несколько лампочек, стол, табурет и мы трое. Мы всегда играли только в “Охламона”. Игра бессмысленная, но почему-то веселая. Хотя нам с дедом никогда не было грустно. Скорее всего, работа сторожем была для деда отдушиной. Сейчас я вспоминаю, что веселым я его видела только в сторожке, все остальное время он был замкнутым и каким-то сосредоточенным. Не знаю, подозревают ли мои братья -сестры, что с дедом было очень весело? Я была его любимой внучкой. Дед мне сказал это только один раз, когда думал, что я спала. Впрочем, всегда это знала. Такие вещи понимаешь сразу независимо от того, сколько тебе лет. Я даже как-то не ревновала его к другим внукам, настолько была уверена в непоколебимости своих позиций. А зря.
Это было после войны, у деда большое хозяйство, дом добротный, сам на все руки мастер, да и зарабатывал очень неплохо. Плюс весел и красив. Вдовец с тремя детьми. Но старший сын уже школу закончил – учился и работал на заводе, среднему было 15 лет, а младшей дочери (моей будущей маме) – исполнилось 9. И тут появилась ОНА. Разведенная, с пятилетней дочерью на руках.
И хозяйственная, и красивая. Тогда особенно разбираться было некогда – любовь – не любовь – они просто поженились. Это я предполагаю, что было так.
МГ рассказывала много раз, что дед стал причиной смерти моей родной бабушки. Она была акушеркой. Однажды у деда родился еще один сын. Бабушка в этот день дежурила, и ей пришлось принимать эти роды. Небогатый на события поселок очень долго смаковал курьез. Как-то ночью бабушка пошла к пруду и утопилась. Эту историю МГ особенно любила – она пересказывала ее снова и снова, украшала художественными описаниями про белеющую в ночи сорочку бабушки, и случайного прохожего, который так и не смог предотвратить самоубийство.
Она говорила до тех пор, пока я не начинала бессильно плакать, не пытаясь даже успокоить меня, МГ просто вздыхала: “Да… вот ведь… бывает”. Я так ненавидела ее в эти минуты…
Второй из любимых бабушкиных аттракционов серии «Доведи до слёз» – рассказывать мне о том, что мой отец стал причиной тяжелой болезни моей мамы. Эта история звучала как триллер. Примерно так: «Коварный 32-летний разведенный мужчина, заразил молодую 23-летнюю девушку своей страстью шататься по горам, спать в сырой палатке, есть из одного котла с кучкой таких же чокнутых, не мыться неделями». И вот однажды во время одного из таких походов мама случайно упала в ледяную горную реку. Она не утонула, нет. Но некоторое время спустя у нее сначала заболел один сустав, потом другой, примерно, через 7 лет она оказалась фактически обездвиженной. «Это всё твой папочка, со своими походами.. не потащил бы – и бегала бы она сейчас как козочка… так ведь нет – не сидится дома -то..», – голос был тихим мягким голосом, а взгляд на ревущую меня удовлетворенно-печальным.
А еще МГ была очень религиозна. В квартире были иконы. Она за них прятала деньги. Комикс. Я ж говорила.
Однажды МГ сидела на кухне в необычайно умиротворенном настроении. Она периодически стряхивала со стола несуществующие крошки. Напротив нее сидела тетя Клава – она напоминала засушенное растение. Хрупкое и когда-то невероятно красивое. На ней было темно-синее почти черное платье. Время от времени тетя Клава прикладывала уголок головного платка к глазам. Закипел чайник. МГ достала из буфета стаканы в подстаканниках (почему-то в доме крайне редко пользовались кружками, хотя никто к железной дороге отношения не имел), и сняла белую салфетку с горы шанег.
– Она очень любила мою стряпню, – нежнее обычного сказала Мария Гавриловна, – еще во вторник зашла ко мне, «когда, – говорит, – стряпать будешь? больно твою стряпню люблю». А как скажешь, так и настряпаю, – говорю. Эти вот, – она кивнула в мою сторону, – когда горячее – еще поедят, а потом и стоит.
Она взяла с тарелки шаньгу. Я тоже, чтоб у меня было право и причина остаться на кухне. Мне очень нравилась тетя Клава.
– Да так и не зашла, – продолжала МГ медовым голосом, – теперь и не зайдет.
Она запрокинула голову, заставляя слезы закатиться обратно в глаза. У нее ничего не вышло.
– Хорошая была баба… хоть и блядёшка, конечно, но хорошая.. добрая..
– Хоть и кто? – перестав жевать, спросила я.
– Дед Пихто, – перестав плакать, сказала МГ. – Нечего тут уши развешивать. Иди, давай, на улицу.. недавно всех кормила.
Последний раз я видела МГ, уже после второго курса института. Видимо, у нее, глядя на меня, срабатывал рефлекс, и она вновь стала елейным голосом говорить гадости про деда. Может, она не увидела, что мне уже 18, а не 10, и что я уже могу ответить. И, действительно, я в первый раз в жизни сказала ей что-то резкое. Она оторопела. Я почувствовала каждой частью своего тела – вот он – шанс, наверное, единственный шанс в жизни, взять реванш за все, рассказать, все, что я думаю о ней, о ее фальши, фальши во всем и со всеми. Но я не смогла. Я разревелась. Видимо, у меня тоже выработался рефлекс. У меня по щекам текли слезы, я злилась на них, на себя, от этого их поток только увеличивался. И я поняла, что упустила единственную возможность – высказаться.
С каждым годом здоровье деда сдавало – сказывалось ранение. И с каждым годом он все больше зависел от этой женщины-спрута. Я могла приезжать только на каникулы, и с каждым разом чувствовала, что мы с дедом становились дальше и дальше друг от друга.
На четвертом курсе института я послала деду телеграмму с днем рождения. Через 2 недели приходит письмо, почерк незнакомый. Так первый раз в жизни Мария Гавриловна написала мне. Дедушка не дожил до 79-летия меньше недели, а она нам об этом даже не сообщила.
PS: Спустя месяца два как был написан этот текст из 11 летнего небытия проявились родные внуки МГ – нашли меня через Интернет. Я обрадовалась – у нас с ними всегда были хорошие, даже дружеско-родственные отношения. Но когда сестра мне сказала, что на выходных поедет к бабушке, и они мне обязательно позвонят – я перепугалась. Какой я с ней буду? Почтительной? Внимательной? Холодновато-снисходительной? Появились мысли отключить телефон.. но потом поступила как Петр Первый с Карлом 12 – я напала первой.. позвонила сама, мы мило проболтали минут 10.
Когда она меня узнала, вернее, когда я сказала, что это я, она расплакалась, и была безутешна все эти 10 минут. Я взяла шутливо-снисходительный тон, говорила, чтоб она берегла себя и прочее, а когда положила трубку, поняла, что меня отпустило.. я больше не боюсь ее… неплохое открытие для 33летней женщины.
