Я заведу с ветрами хоровод
Я буду птицей – черное на сером
И, испахав крылами небосвод,
Без сожалений упаду в него посевом.

Я буду волком – буду жечь мосты
С мостами вместе в пламени сгорая
И я умру так близко от черты,
Что отделяет этот мир от рая.

В скупой земле, охваченной огнем,
Я коронуюсь на престол. Я стану львицей.
Я буду жить одним лишь сытым днем
И тризнами кровавыми пьяниться.

Как долог путь!.. Но с новой высоты
Услышу из восхода песни птицы.
В снегу увижу волчьи следы,
И вспомню золотую шкуру львицы.

* * *

Размен Безмолвия на мелкую монету –
Рожденный ужасом скачок от Пустоты.
Пойдем туда, где нас с Тобою нету!
Хотя дойдешь, конечно же, лишь Ты.

* * *

В тот час, когда солнце, устало и седо,
Накинуло ночь на поникшие плечи,
Как кот на руках, околела беседа,
Забитая тромбом свернувшейся речи.

Храм — в сердце; оно – не замок без ключа ли?
Мне сумрак на кожу – как мазь с белладонной
Сегодня.
Мы оба все глубже молчали,
Ища тишины – абсолютно бездонной.

И в этом безмолвии — встретимся снова.
В квартире, внизу, — лишь одна чашка чая.
Во рту онемевшем — рождается Слово,
В котором весь мир тишина заключает.

Пришвартована шхуна. Сверкает волна, как слюда.
Пересоленным воздухом выдохнет парус устало…
Из конца – и в начало: меня возвращает сюда,
В этот стоптанный город, что небо в ладони зажало.

Здесь меня дожидается твой змеевидный кинжал:
В темноте, прямо в сердце – и, видно, уже недалече
Этот миг… Даже в странствиях, я не сдавался и ждал,
Чтобы сердце мое наконец подготовилось к встрече.

Здесь заблудшие шхуны бросают свои якоря,
Ну а я – заплачу кораблем за сезоны простоя.
Через узкую щель на груди пролезает заря,
Отбывая по волнам на дальнюю сторону моря.

Глинистым крошевом мы припорошены
Гость наш непрошеный, просим – услышь.
Мертвые скошены, мертвые брошены,
Мертвые сложены где ты стоишь.

Черные полосы – длинные колосы,
Ломкие волосы по ветру. Тишь.
Здесь к нам приходят лишь росы да полозы…-
Золотце, где же ты? Что же ты спишь?

Тайные наши улыбки искрошены,
Как мы заброшены! С разных концов
Света слетавшие грифы да коршуны
Бросили россыпи желтых ларцов.

Черные полосы, ломкие колосы…
Новые колосы… Вечная тишь.
Лишь еле слышно мы шепчем вполглоса –
Золотце, золотце… что же ты спишь?…

Он появился в нашем городе нежданно —
Под шум дождя, треск грома, лай собак,
Чудаковатый, разноцветный, балаганный –
Ведомый одержимостью дурак.

Болтали, он сошел с ума у моря,
И на скалу, где не бывал еще никто,
Шел, запрокинув к небу молодое,
Но жуткое безумное лицо.

С котомкою, пустой и бесполезной,
И с флягою, где кончилась вода —
В объятия неизмеримой бездны,
Со взглядом, обращенным в никуда.

И с арфою – замолкшей и бесструнной.
Мне, помню, интересно было знать,
Что за дорогою так твердо шел безумный,
И почему собрался умирать.

Когда душа пришла в разлад с ее соседом,
Светило, подмигнув, дало мне знак.
И я отправился к далекой бездне следом,
Простой и всемогущий, как дурак.

Когда с дороги мне случиться сбиться,
Идти, шатаясь, потеряв коня,
Я посижу так, чтобы ободриться —
В твои ладони голову склоня.

В сыром лесу костру не разгореться,
А что ни шаг , то в пропасть – и пропасть…
Но есть ладони, чтобы в них согреться –
Твои ладони есть, чтоб в них упасть.

Того, что я имею, не отнимут.
Я в смерть, как в сон, войду, не помолясь –
К твоим ладоням, что меня обнимут,
К ладоням, что протянешь мне, склонясь.

Прилежно, почти без звука,
Лишь яремной шеей хрустя,
Отгрызает над книгой руку
Слепое Твое дитя.

Бессонно, неторопливо
Я ищу эту тонкую нить.
И прости, что когда-то просила,
Когда запрещалось просить.

Я хриплю, как больная сурдина
Неказистые песни свои:
До чего неподатлива глина
В полудиком своем бытии!

…Прилежно, почти без звука,
Лишь яремной шеей хрустя,
Отгрызаю над книгой руку –
Слепое Твое дитя…

Как ненайденный остров, апостол мохнатых пород,
Пятый угол, оставленный кем-то за линией среза,
В безответную полночь тоску посылаю в полет
По отчаянной кривой уходящего в небо диеза.

Где с дыханием ветра чуть брезжет растительный шум,
Где сопревшей листвы аромат тяжелее и слаще,
Я ищу своего Одиночества, кратного двум,
Все плотней зарываясь в гущину темнеющей чащи.

Засыпай, засыпай, рыцарь Ганс.
Позабудь про охоту на фей.
И коня расседлай,
Засыпай.
Если спишь, забываешь быстрей.

В этот сирый безрадостный мир
Мы пришли и уйдем налегке.
Засыпай, рыцарь Ганс,
Как снегирь,
Слишком сильно зажатый в руке.

И когда мы шагнем через край,
Будет каждому свой ад и рай.
Засыпай, рыцарь Ганс,
Забывай, рыцарь Ганс…
Засыпай, милый Ганс, баю-бай…

Засыпай, рыцарь Ганс,
Забывай, рыцарь Ганс…
Засыпай, милый Ганс…
Умирай!

Размытое пятно луны…
Деревья, оробев, молчат…
Он из неведомой страны —
Седой камзол и плащ до пят.

Травинки в тусклом серебре
Не никнут от его шагов
И не цепляются за плащ
Колючие шипы репьев.

В поселок из ночных долин
Спускается незваный гость
Шаги чеканит у витрин
Его изысканная трость.

Прохожий поздний по груди
Зашарит в поисках креста:
На улице слышны шаги,
Однако улица пуста.

Распятье врезалось в кулак,
Но не рассеялся мираж.
Все громче стук, все ближе шаг
И шепоток «Почем продашь?»

Неторопливо странный гость
По городу в ночи идет,
Котомка за его спиной
На много голосов орет.

В рассвет кидают звезд огни
Движения бесплотных рук,
И там, в чернеющей дали,
Утихнет мерный трости стук.