Святослав Сирота. Сон в середине сентября (рассказ)

В пятницу я проснулась от звука собственного голоса. Я снова говорила во сне. И услышала себя тогда, когда говорить стало уже невозможно.
На столе стояла чашка кофе и тарелка с остывшими тостами. Мама ушла на работу, оставив на столе свое вкусное, но холодное «пока», как и каждый день.
На календаре первым в очереди зачеркнутых цифр темнело четырнадцатое сентября. Следующий будет днем моего рождения, который я надеюсь провести с Гансом и друзьями, самыми дорогими людьми, которые напоминают о себе лишь в праздники. Но только не Ганс, этот милый парень, с немецкими корнями, выступающими на его лице, в его голосе, в его манере вести себя, в его взгляде, он спас меня от возможного одиночества, а я всегда жутко боялась даже произносить это длинное слово. Мне всегда казалось, что одиночество не просто состояние человека, а нечто, что в один ужасный момент, как какой-нибудь монстр из детских кошмаров, просто проглотит тебя и уже не выплюнет. Ох, снова я думаю об одиночестве. Лишь рядом с Ним, чье имя я так хочу забыть, лишь в его теплых объятиях я забывала об этом детском страхе. Но теперь его нет, а вместо него Ганс. Правильный, честный, добрый, красивый. Мы встретились с ним на Манежке, почти три месяца назад. По городу разливалась солнечная беззаботная суббота, Москва шумела человеческими голосами, а голубей было столько, что под ними не было видно асфальта. Он кормил их, собирая вокруг все больше и больше этих пернатых. Когда я подходила к фонтану, они разлетались в разные стороны, мелькая тенями на моем лице, на белом весеннем платье, и за моей спиной снова сходились в плотное живое облако клювов и крыльев. Ганс удивленно смотрел на меня, потом на его лице начала появляться улыбка. Я ответила ему тем же.
Что я могу сказать? Он мне нужен, потому что одной я быть не могу. Иногда мне стыдно, порой совесть нещадно колит меня, когда я понимаю, что не отдаю ему столько любви, сколько он отдает мне. Но в его объятиях я так часто вспоминаю об одиночестве, о самом факте его существования и о том, что когда-нибудь оно неизбежно проглотит меня вместе с моей совестью, а, может, вместе и с Гансом.
Через четыре часа мы должны встретиться, составить план на завтрашний день, чтобы все прошло без лишних сюрпризов и случайностей. Без того, что и составляет обычно праздник. Все должно быть гладко, идеально. Ведь двадцать лет – большая дата, и Ганс заботливо взял все организационные вопросы на себя, освободив меня от лишних хлопот, которые раньше составляли почти недельную головную боль, создававшую предвкушение, предвосхищение праздника. Теперь мне ни о чем не надо было думать, ни над чем не надо было ломать голову. Мне было скучно, и я совсем не чувствовала, что завтра день моего рождения. Скучно.
……….
Ганс ждет меня на следующей остановке. Проносясь мимо безликих прохожих в чреве душного  трамвая, я вспоминала, думала, жалела о том, что потерян тот трепет, который я испытывала когда-то, перед каждой нашей встречей с Ним. Потерян, быть может, навсегда. А как счастлива я была тогда, когда знала, что он ждет меня совсем недалеко. Где-то внутри меня все кувыркалось, клокотало, я и не пыталась сдержать улыбку, разливающуюся теплым потоком по всему трамваю, по всему миру. Никогда я так не улыбалась, как в ожидании встречи с Ним. Рядом с ним я всегда чувствовала себя живой, но теперь так глупо, так бессмысленно жалеть о чем-то, ведь это я виновата. Это я выгнала его в ту ночь, и он так и не вернулся. Не вернулся. И теперь мне остается лишь лелеять свои воспоминания, как будто память – это все, что у меня осталось.
А вот и Ганс. С цветами. За последние полгода Майк – все-таки мне не забыть это имя – совсем перестал дарить мне цветы, а ведь он был мастером сюрпризов. Никогда нельзя было с точностью сказать, что он сделает в следующую секунду, что скажет, как ответит на твой вопрос. Он был самой непредсказуемостью, живым воплощением спонтанности.
Мы идем с Гансом, с моим белокурым русским немцем, к Арбату. Он любит Москву, я же больше склоняюсь к Питеру. Сколько раз мы были там с Майком? Этот город любил нас.
– Кстати, у меня для тебя приготовлен сюрприз, – воодушевленно произнес Ганс.
Я лишь вопросительно подняла брови.
– Завтра к тебе на праздник придут музыканты. Виртуозы. Они тебе понравятся, – он немного замялся и спросил, – Ты ведь не против? Это будет моим подарком.
Что же это за сюрприз, если не прошло и пары секунд, а я уже знаю о нем все. Но я была заинтригованна. Подобные подарки были очень в духе Майка. Может, этот немец не так уж и безнадежен?
– Я согласна. Надеюсь, что они поместятся в гостиной.
Ну вот. Я уже говорю о них, как о вещах.
– Может, зайдем в Макдональдс? Я не завтракал.
Я киваю, выражая вымученное согласие, и Ганс уводит меня в безбрежный мир дешевой еды.
……….
Суббота. Отличный день для рождения. За окном сквозь солнце капает осенний дождь, далеко внизу тихо шепчет листва. Прекрасный день. Целый день лишь для одной меня, а Мама придет лишь завтра. Гости потянутся к часу, а сейчас у меня есть целое утро, чтобы родиться, как и каждый день, просыпаясь, мы рождаемся заново. Хотя Майк, когда-то давно, дал мне понять, что рождаться заново можно и в самый разгар дня, и по его завершению и ночью. Он обновлял мою жизнь каждым своим легким вдохом. Как давно я не слышала их.
……….
Стол накрыт, гостиная прибрана, музыка включена. Все замерло в ожидании гостей. Все замерло в ожидании праздника. Но праздника нет, я совсем не ощущаю его прикосновения, не чувствую душевного ликования. Только в этом году я поняла истинную сущность праздника – человека, рядом с которым ты ощущаешь его каждый день.
Звонки в дверь, прибывающие один за другим «друзья». И зачем я позвала столько людей? Зачем позволила этому беспорядочному шуму голосов и неловких движений наполнить мою тихую квартиру? По крайней мере, подарков будет много.
Заходит Ганс в каком-то подобии костюма, который здесь совершенно не к месту. Нелепый – слово, первым приходящее на ум. В такие моменты мне кажется, что у нас с ним ничего не получится. И его слюнявый поцелуй в щеку лишний раз подтверждает мои опасения. Он аккуратно снимает ботинки и долго ищет для них место. Проходит в комнату, стараясь ничего не задеть, садится на стул. Его потерянный взгляд так подходит к костюму.
Я сажусь в кругу людей, выкрикивающих мне поздравления, громкие, ничего не значащие слова, показывают свои подарки, заглядывая мне в самые глаза каждый раз, когда я разворачиваю очередную безделушку, которой предстоит вскоре покрыться шубой пыли и простоять на ближайшей полке целую вечность. Ох уж эти милые знакомые. Чужие. Рядом с ним я никогда не чувствовала себя чужой. В его жизни я всегда была самым желанным гостем.
Я восседаю на пуфике, почти в самом центре, вокруг все эти лица, голоса, подбирающиеся все ближе и ближе в то время, как я все увереннее отдаляюсь от них. Голоса затихают, взгляды тухнут, а лица словно становятся меньше и меньше. Время течет, уплывает куда-то вместе со мной, оставляя всем этим маленьким лицам лишь односложные ответы и короткие взгляды. Время, неумолимое, ничего не прощающее, вязкое, растянутое всеми этими голосами, отдыхающее. Сегодня его праздник. Праздник отсчета.
Звонок в дверь возвращает меня обратно в субботу. Ганс идет открывать; уже почувствовал себя хозяином.
Сквозь дверной проем медленно, словно нехотя, протекают люди. Я упрямо смотрю в пол. Почему-то сейчас это всеобщее вмешательство в мою жизнь кажется мне кощунством, особенно в день ее неизбежного отсчета. Все неприятнее мне слышать все эти голоса, знакомые и незнакомые. Теперь и музыка прибавится ко всему этому раздражающему шуму. А если их всех не будет, что тогда останется мне? Снова одиночество.
Я мóлча пью колу, пока заходят незнакомцы, даже не удосужившиеся поздороваться со мной. Хамы. Ганс улыбается, заглядывая мне в глаза в ожидании благодарности в то время, как трубадуры, судя по звукам, достают свои инструменты. По затхлому воздуху комнаты, почти невесомыми волнами, переливами проносятся звуки гитары, и я поднимаю голову.
Наверное, я выглядела ужасно глупо, щипая себя за руку, но тогда я об этом не думала. Это – сон, ведь именно на него все ссылаются, когда видят что-то невозможное. Не поддающееся пониманию. Дерзкое и честное в своей ирреальности.
Передо мною сидел Майк, остальные просто перестали существовать. Только во сне весь мир может так внезапно исчезнуть, оставив за собой лишь одного человека, который занимает все пространство. Всё! Или он и есть теперь этот самый мир?
Как же красиво звучит его гитара, я узнала его именно по этим звукам. Он любил ее. Он любил меня. Его голос все такой же. Он все такой же.
В струны его гитары вплетаются другие инструменты. Мягко, постепенно, проступают мелкой рябью на поверхности моего миража, словно первые весенние цветы из-под снега. Я помню эту песню. Самая спокойная, самая умиротворяющая песня из всех, что я когда-либо слышала.
Вместе с инструментами начинают проявляться их хозяева, один за другим, четыре человека, черта за чертой появляются на этой картине, в которую мне все еще не представляется возможным поверить. Эта пятерка, вместе с Майком, спасает меня, гармоничным сплетением звуков гитар, тамтама, кларнета, унося меня туда, где я больше всего хотела побывать. Они избавляют меня от всего чужого, лишнего, от всех этих лиц и голосов, от всех этих миражей настоящего, забирая с собой в реальность сна, иллюзии. Я не задаю вопросов. Я плыву в океане звуков, нот и их сочетаний. Я окунаюсь с головой в омут его голоса. Как давно он не пел мне! Как соскучилась я по этому глубокому, плавно перетекающему от ноты к ноте, голосу. Их музыка нескончаема, безбрежна, меняются мелодии, слова, но тишина не наступает ни на секунду. Вся комната заполняется звуками и кажется, что не остановись они сейчас, стены не выдержат их натиска, но они не останавливаются. Прошло больше часа. И еще больше. Волны этого моря захлестывают меня со все большей безудержной силой, пенясь и бурля, но в один миг все замолкает, обрывается моя связь с избавлением. Весь мир затихает, оставляя пустоту, из которой уходят эти волшебники только что заполнявшие ее. И он уходит. Этот великолепный мираж.
– Подожди, – почти шепотом говорю я, – Сыграй ту песню.
Он знает, о чем я. Он садится обратно, уже один, и играет ее. Так же, как тогда, когда я встретила его. Без аккомпанемента, без слушателей. Это – его лучшая песня.
Когда я снова вернулась, его уже не было.
……….
Я помню, как Ганс бежал за мной пару пролетов, а потом сдался под натиском непонимания. Я помню, как выбежала на улицу.
Перед подъездом меня встретили своим немым присутствием старенький Форд, Майк и теплый осенний дождь. Майк стоял, прислонившись спиной к машине, и смотрел куда-то вглубь сгущавшихся красноватых туч. Знал, что я выбегу. Или это очередная случайность, переходящая в последовательность? Случайность ли его  черные непослушные волосы, упрямый взгляд, точеный профиль? Случайность или сон? Во сне ли я кидаюсь ему в объятия и он обнимает меня, так крепко, что мне кажется, будто он любит меня также, как и тогда? Во сне ли он берет меня за руку и сажает в машину? Нет. Я не буду задавать никаких вопросов, требовать от него ответов. Не сейчас.
Я, наконец, вижу его друзей, выплывших из волн миража, обретших форму. Среди них была девушка, а остальные трое были так непохожи друг на друга, что это, наверное, и составило бы главную часть их портрета. Один из них был за рулем, второй на переднем сидении, я же легла, как попросил Майк, на всех троих, сидевших сзади. Все это было так странно, так непривычно, так тепло. Голова моя расположилась на руке девушки, тело на коленях худощавого парня, а ноги, согнутые в коленях, в руках Майка. Только сейчас я с удивлением поняла, что выбежала босиком, и теперь Майк грел ладонями мои ступни. Его прикосновения были так ощутимы, так неоспоримы, так спокойны, что мои сомнения улетучивались куда-то в темнеющее пространство прохладного осеннего вечера. Это точно сон.
В машине играла спокойная музыка. Я узнала ее. Это были «The Doors». Не помню названия песни, но помню, что сквозь пение Джима то и дело прорывались звуки дождя, волнами накатывая на клавиши, сливаясь с шумом осени, что то и дело, с легкостью, на которую способна только она, проходилась невесомой походкой по крыше машины.
– Куда поедем? – спросил рыжий парень за рулем, – Домой?
– Сначала надо немного поесть, – ответила девушка, и, лежа почти на ее животе, я слышала, как гулким эхом отдаются в ней эти слова.
Машина увозила меня в неизвестность под звуки органа и гитары, руки Майка согревали, а небо выливалось дождем на землю, сопровождая нас всю дорогу. Этот сон все больше походил на реальность, а реальность все больше походила на сон. Может, я все еще сижу в той душной комнате, в шуме одиночества, под звуки чужих голосов, под прикосновениями знакомцев? Кто знает, как глубоко способно окунуться человеческое воображение в минуты крайней нужды? Вот открою я сейчас глаза и окажусь снова в дне своего рождения, выпав из этого безвременного пространства. Нет. Лучше я не буду открывать глаз.
Форд остановился после получаса пути, все больше убеждающего меня, каждым случайным звуком, каждым прикосновением, в ирреальности происходящего. Я открыла глаза и поняла, что так глубоко окунулась в свой сон, что немногое способно сейчас разбудить меня.
Нас встретила Маяковская. И бар, в котором мы бывали с Майком так часто. Да. Именно таким я запомнила его в наш последний день. С какой же точностью отпечатались в моей памяти все его изгибы, каждое окно этого здания, дышащего спертым дыханием старины.
……….
Полулежа на диванчике, прислонившись к стене, я смотрела на Мишу. Он не любил, когда я называла его так. Но сейчас, когда он бережно охранял мои ноги от холода, держа их в своих ладонях, мне так не хотелось называть его этим, выдуманным им самим именем. В такие мгновения мне хотелось ласково называть его «Миша».
Но что-то все равно казалось мне странным, даже для сна. Весь этот вечер не был похож ни на заранее продуманный план, ни на спонтанность, так присущую характеру Миши. Он вел себя так, словно мы и не расставались, а его друзья – словно все происходит так, как и должно. Наверное, мне стоит последовать их примеру.
– Привет, – обратился к подошедшему официанту рыжий парень, словно они были старыми знакомыми.
– Привет, – отозвался тот, – Как обычно?
– Так точно, – шутливо подтвердил рыжий.
– А вам? – осведомился у меня garcon.
– Карбонару и колу со льдом и лимоном, – ответил за меня Миша. Он все еще помнит. В еде у нас с ним были схожие вкуса, как почти и во всем. С каждой новой секундой я все больше понимала, за что любила его, и все больше хотелось мне, чтобы все это было правдой.
– Это сон, Майк? – спросила я. Наступило время вопросов.
– Если я скажу тебе, ты проснешься, – ответил он. Всегда он все запутывает, говорит загадками. Ничего не понимаю.
– Значит, сон?
– Лучше не думай об этом, – закончил Майк, – Не сейчас.
Каждая минута рядом с ним, словно смех, продлевала мне жизнь. Каждая минута счастья позволяет потом прожить себя дважды, вечно живя в таких воспоминаниях, как это. Весь он – одно прекрасное воспоминание, такое, каким я его и помнила. Хотелось прижаться к нему всем телом, но это смогли сделать только мои теплые босые ноги.
……….
Как только на столе появилась еда, я набросилась на нее со всей силой своего голода, но вкуса ее я почти не чувствовала, словно жевала калошу. Все о чем-то беседовали, но их голоса раздавались где-то далеко. Они не называли друг друга по имени, и это все больше удивляло меня. Они были как-то бесплотны, размыты, будто все они были придуманы мной, как декорации для моего сна. Я схожу с ума.
Или эта карбонара была просто отвратительно приготовлена, а музыка в ресторане заглушала негромкие слова скрытных Мишиных друзей. Он сам, по большому счету, всегда оставался для меня загадкой. Так мало я успела узнать его за полтора года, так непостижимо огромен оказался его внутренний мир, что мне всегда казалось, что я касаюсь лишь поверхности этой вселенной, от которой изо дня в день он отрывал для этого мира по маленькому кусочку, большинство всегда оставляя где-то внутри. По маленькому кусочку доставалось и мне, поэтому я и выгнала его в ту промозглую весеннюю ночь. Я кричала тогда: «Я хочу узнать тебя, Миш! Почему ты открываешь мне так мало?» Я хотела получить всего его, без остатка, жадно забрав каждую его клеточку, так сильно я любила его, и так сильна была моя жадность. Я не ценила мгновений нашей близости, нашего молчания, наших немых прикосновений. На протяжении полутора лет я доискивалась, докапывалась вместо того, чтобы просто наслаждаться тем, что он рядом, как сейчас. Как поздно я поняла это.
– Прости меня, Миш, – произнесла я.
– Не надо. Я понимаю, ты хотела большего, а я… Я всегда давал слишком мало.
– Нет. Этого могло быть достаточно. Одного твоего молчания, одного касания, – ответила я, внезапно осознав всю правдивость своих слов.
Он снова понимающе улыбнулся. Это всегда заменяло для него ответ, когда он считал, что все и так ясно. «Слова – главный инструмент лжи, – говорил он, – Лишь молчание способно всегда оставаться правдой». Он всегда был честен со мной.
– Думаю нам пора, – вставил свое слово Рыжий.  Не зная их имен, пришлось прибегнуть к подобным обобщениям.
Я не хотела уходить. Ведь я могла проснуться в любую секунду. Ну почему именно во сне я научилась по-настоящему наслаждаться настоящим?..
Все потихоньку начали вставать.
– А как же счет? – обеспокоенно спросила я.
– Счет? – Майк снова улыбнулся, – Это же сон. Здесь все не так. Здесь можно все.
Мне было нечего ответить, возразить. Я лишь почувствовала, что ладони Майка намного теплее любой обуви.
……….
Форд снова вез нас. И я снова не знала куда. По салону тихо разносились звуки фортепиано, а в нос забирался запах кожаных сидений. Я медленно-медленно закрывала глаза, пытаясь отвоевать для себя все эти ощущения, связующие нити, которые могли порваться, как только захлопнутся мои веки, тяжелой дверью заперев меня в том мире, что оставила я в стенах своей квартиры. Но усталость дала о себе знать. Мои глаза закрылись.
……….
Очнулась я снова в Форде. Девушка нежно гладила меня по волосам, худощавый шумно просыпался, потягиваясь, заставляя тем самым мое тело прогибаться вместе с его. Машина тем временем стояла, чуть слышно похрипывая. Я выглянула в окно, исполосованное бегущими по нему каплями дождя, и сквозь эти мутные полосы узнала дом, в котором жил Майк. Сколько дней мы провели там наедине, сколько прекрасных минут, которые я не умела ценить.
В его квартире почти ничего не изменилось. Только остро ощущалось мое отсутствие. И в беспорядке, который всегда царил здесь, с которым я хоть как-то боролась, а теперь Майк позволил ему спокойно жить своей жизнью. И в пустоте, окутавшей этот беспорядок, который когда-то своим дыханием заполняла я. Как же здесь стало пусто.
А моя квартира, которую я оставила открытой! Со всеми этими гостями внутри. Ганс. Нет. Ему нет места в моем сне. К тому же, раз это сновидение, не стоит беспокоиться и о квартире. Эта мысль сразу успокоила меня. Когда спишь, всегда так, потому что ты уверен в том, что с тобой ничего не может случиться. Полная безопасность. И почему она существует только во сне?
Миша взял меня за руку и повел в комнату, остальные же ушли на кухню. Как долго я ждала этого: остаться с ним наедине, поговорить с ним, вернуть его и больше никогда – никогда! – не отпускать. Кровать уже разобрана. Я ложусь на нее и чувствую запах своих воспоминаний, чувствую запах Майка, когда он садится рядом.
– Ты хочешь остаться? Или хочешь вернуться домой? Ведь ты можешь спать всю жизнь, – спрашивает он тихо, почти шепотом, нежно поглаживая меня по волосам.
Мысли о сне, о реальности снова вихрем врываются в меня, пугают. Что он имеет в виду? Я не хочу спать всю жизнь. Или хочу? Может, это и есть мой второй шанс. Наш второй шанс.
– Я хочу остаться, – промолвила я, – Все-таки не каждый день выпадает шанс остаться в своем самом лучшем сне.
– Тогда до утра. А пока наберись сил, чтобы спать дальше, – ласково прошептал он, встал и, подойдя уже к двери, добавил, – Я люблю тебя.
Дверь закрылась, а у меня не осталось сил для ответа. Я уснула.
Когда я открыла глаза, он сидел рядом. В комнате еще царствовала ночь, и он ждал моего утра. Я растерянно смотрела на него сквозь сон, мысли путались, судорожно хватаясь за воспоминания вчерашнего дня, сна. Что это было? Что? Я была испугана.
– Я хочу домой, – уже почти во сне беспокойно пробурчала я, и снова погрузилась в объятия Морфея, так запутавшего меня.
……….
Суббота. Отличный день для рождения. За окном сквозь солнце капает осенний дождь, далеко внизу тихо шепчет листва. Прекрасный день. Целый день лишь для одной меня, а Мама придет лишь завтра. Гости потянутся к часу, а сейчас у меня есть целое утро, чтобы родиться, как и каждый день, просыпаясь, мы рождаемся заново.
Прохожу к кухне, стоя у ее порога, смотрю на пустоту стола. Прохожу дальше.
– Мама?!
– Ты удивлена, – ошарашено смотря на меня, спрашивает она, – Мы же договорились, что я приеду в воскресение с утра.
Воскресение! Воскрешение… Сон! Я вспомнила его! Так значит…. Я вскрикнула и бросилась к двери. Я спала в одежде? Обувшись, я выскочила из квартиры и побежала вниз, не обращая внимания на встревоженный голос мамы, бросившейся вдогонку. Ей я потом все объясню. «Я хочу домой». О, как хорошо я помню теперь эти слова, они эхом отдавались во мне, от ступеньки к ступеньке, будто поднимая все внутри меня и опуская снова. Я же сказала это во сне! Во сне… Я запуталась тогда. Испугалась. А он мог, услышав мои слова, отвезти меня домой и уехать. Нет….
Перед подъездом меня встретили своим немым присутствием старенький Форд, Майк и теплый осенний дождь. Майк стоял, прислонившись спиной к машине, и смотрел куда-то вглубь сгущавшихся красноватых туч. Знал, что я выбегу. Или это очередная случайность, переходящая в последовательность? Случайность ли его  черные непослушные волосы, упрямый взгляд, точеный профиль? Случайность или сон? Во сне ли я кидаюсь ему в объятия и он обнимает меня, так крепко, что мне кажется, будто он любит меня также, как и тогда? Как и вчера. Все так же, как и вчера. Только сейчас еще утро. Утро.
– Значит, ты все-таки решила остаться, – прошептал он мне на самое ухо.
– Как ты это сделал? Что происходит? Все это было так нереально, так…, – я путалась в словах, ища ответа, снова доискиваясь сути.
– Я думал, ты поняла вчера, что вопросы не приводят ни к чему, кроме очередного пробуждения.
Я вспомнила: наслаждаться.
– Значит, ты подарил мне сон. Это – лучший подарок в моей жизни.
Я села в машину. Она была пуста. Никаких друзей. Никого, кроме Майка, севшего за руль, и меня. В салоне снова тихим потоком льются звуки фортепиано, по крыше барабанит дождь, а Мишин голос нежно, совсем как вчера, ласково говорит мне:
– Если превратить всю жизнь в сон, в ней не останется места невозможному, – с этими словами он нажал на педаль газа, и мы уехали, чтобы больше никогда не проснуться.
16 сентября 2006г.
Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.