ХОЖДЕНИЕ БОГОРОДИЦЫ ПО МУКАМ

Попросила Пресвятая Богородица: Господи, пришли ко мне архангела.
И сошел к ней Михаил архангел.
Вопросила его Благодатная: сколько кар есть роду человеческому?
Отвечал архангел ей: бесчисленно.
Говорит ему Богородица: расскажи о тех, что на земле и на́ небе.
Вот река пред Тобою огненная,
В ней – кто по пояс, кто по грудь, кто до горла, кто до темени.
Кто же те, что в огне по пояс?
Это те, Пресвятая Богородица, кто был проклят отцом и матерью.
А кто те, что по грудь во пламени?
Это блудом себя запятнавшие, им такое дано наказание.
Кто ж в огонь погружен до горла?
Отвечал архангел: Благодатная, жены то, детей из чрева извлекшие.
Ну а те, что в огне до темени?
Нечестивцы, Пресвятая Богородица, те, что на Кресте клянутся клятвой лживою.
И опять спросила Матерь Божия:
В чем повинен тот, висящий за ноги, пожираемый червями ненасытными?
Наживался на своем он золоте.
Ну а та, что подвешена за уши, изо рта ее лезут чудища и ее самое пожирают?
Языком вражду творила меж ближними.
И, восплакав, сказала Богородица: лучше вовсе человеку не родиться бы.
Вот толпа людей в горящем облаке.
Это, Пресвятая Богородица, те, кто утром в воскресенье спят, как мертвые.
А сидящие на лавках огненных?
Это те, кто не поднялся при священнике, как вошел тот в церковь Божию.
Жены за концы ногтей подвешены,
Изрыгают пламя жгучее, и кричат: помилуйте, помилуйте, кара наша тяжелее всех!
Их за что? – в слезах спросила Богородица.
Не почтили своих мужей-священников, но по смерти их замуж вышли вновь.
Кто же, – вопрошает Богородица, –
Та жена, что повешена над бездною, и десятиглавый зверь гложет грудь ее?
Дьяконица, тело блудом осквернявшая.
И сказала Богородица: Господи! За неверных иудеев не прошу тебя,
Смилуйся хотя б над христианами.
Возвестил Владыка: слушайте же, грешники! Я рожден был от Святой Богородицы,
Дабы вас спасти от диавола.
Был распят, чтоб избавить вас от проклятия, жаждал и воды попросил у вас,
А вы дали мне желчи с уксусом.
Я восстал из гроба, поверг Сатану, воскресил из мертвых своих избранных,
Но услышать Меня не хотели вы.
Ныне по молитве Матери Моей, Богородицы, ибо много о вас Она плакала,
Дам вам отдых в день Пятидесятницы.
И тогда все ангелы, архангелы, херувимы, серафимы и апостолы,
Все пророки, святые и мученики
Воскричали: слава Тебе, Господи, милосердию Твоему и правосудию!
Смиловался Ты над грешниками.

ЖЕЛТЫЙ ГОРОД

Желтый город, желтый город,
Воздух твой – смертельный яд.
Хочешь – с кровью, хочешь – горлом,
Но возьми его назад!

Я не шел с толпой скорбящих,
Не кричал: Распни! Распни!
Что же сердце жмут все чаще
Спазмы боли и вины?

Мажет рощу желтой ложью
Осень средней полосы.
Чахлый, вымученный дождик
По осинам моросит.

А внутри дурное солнце
Выжигает все дотла.
Видно, спать уж не придется
Мне до самого утра.

Желтый город, желтый город,
Что ты делаешь со мной!
Снова голоден и молод,
В грубый камень жмусь спиной.

Он несет свою поклажу
И кривит улыбкой рот.
А в зрачках безумно пляшет
Желтый блеск твоих ворот.

***

Поглотит клокочущая тьма
Дух борьбы, что в печени и в желчи.
Вот тебе и горе от ума.
Вот тебе: глаголом будешь жечь ты.

Спотыкаясь, замедляет шаг
Метроном просроченного сердца.
А остаться хочется хоть как –
Волоском, чешуйкой, заусенцем!

Смерти нет, – сказал Он и воскрес,
Зная наперед, что так и будет.
Ну а ты-то, ты куда полез?
На рожон судьбы цыплячьей грудью…

Думал: совесть спиртом залечу,
А она пустила метастазы.
Ни попу, ни бабке, ни врачу
Не управиться с такой заразой.

И твердишь, как будто виноват:
Мол, скупей в желаньях стал теперь я.
Тапочки, пижама и халат…
Смерти нет? А вон она за дверью.

МОИ СТИХИ

Мои стихи не терпят нежных вздохов.
Пожалуй, чужд им трепетный лиризм.
Поэзию газетных заголовков
Для них по капле сцеживает жизнь.

Мои герои вряд ли говорливы –
Лишь из петли поддразнят языком,
Пока в строке дымящимся верлибром
Густеет милицейский протокол.

Не сочиню кичливых манифестов,
Над вымыслом слезой не обольюсь,
Но в сводках чрезвычайных происшествий
Я различу горячий шепот муз.

В проклятиях горластых побирушек
Прожжет меня насквозь библейский жар,
И, давши закурить, примусь я слушать
Апокрифы от пьяного бомжа.

А поздней ночью, отложив газету
И бросив рифмовать «суму-тюрьму»,
Бессоннице назло открою Фета
И тайно позавидую ему.

***

С чего вдруг такое знахарство –
помазать слепому глаза.
Помазать убийцу на царство –
И ликом точится слеза.

Но камень подточится каплей,
и чаша наполнится всклинь.
Так, что́ основал Ты на камне?
Так, «следуй за мной», или «сгинь»?

Ответь! А ответом молчанье,
и прутьями вербы во сне,
хлещу, будто веником в бане,
по крестной, кровавой спине.

Ссыхается вера без пищи,
свечу задувает сквозняк.
Раздай чудеса свои нищим,
а я как-нибудь натощак.

Подернувшись матовой пленкой,
замрет обесточенный глаз.
Прольется слезинка ребенка
и кровью забрызгает нас.

САМ СЕБЕ

Я вышел из себя, был долго не в себе.
Пришел в себя, но все же мне не по себе.
И про себя болтаю сам с собой:
Здесь каждый за себя, само собой.
Хоть сами все, как будто, из себя,
Но постоять не могут сами за себя.
И самому стоять придется на своем.
Уж сам забыл, о чем я… О своем…

12.12.12

Двенадцать-двенадцать-двенадцать:
недолго барахтаться, братцы.
Блок-схема плохого конца.
Мы молим: «Во имя Отца…»,

глядим в календарики майя
и маемся, не понимая.
Как липкая манка в мозгах,
и Ванга, и Авель-монах.

Катрены зловещих прогностов –
кликуш, горлопанов, прохвостов –
то мор под наперстком, то глад,
то личности полураспад.

Да шел бы ты, брат Нострадамус!
Неужто нам мало страдалось?
Мы верим знаменьям другим:
вот по́ ветру стелется дым,

вот птицы кружатся над хатой,
сменяется лысым лохматый,
густеет кофейная муть,
и брезжит надежда чуть-чуть:

найдется туннель в конце света,
сойдутся, как рельсы, приметы –
и дождик прольет четвергом,
и рак на горе́ со свистком.

ИВАН Д.

Плесните плесени, я стать хочу как вы,
слететь с катушек нитью Ари… ладно!
Укрыться колким зеркалом Невы,
из праха встав, проставиться в парадном.

Изнанкой глаза нагло взрезать сталь небес,
зубами взять обугленное слово,
переверстать ветшающий реестр
свидетелей по делу Иеговы.

(Я к счету сущностей себя приставлю сам. Не-тем-психозом заболев душе-е-вно, забрежу, и забрезжат голоса, вливая в уши олово решений. И, кру́гом /голову /порочным /очертя, герметиком пройдясь по Трисмегисту, открою, как крылатое дитя играет в гранях, уровнях и смыслах.)

Но, сосчитав из тыщи до девятисот,
разбить кристалл, послать Еноха [махом],
и оземь хряпну… грянуться с высот
обритым махаянистым монахом.

А дальше проще все: набравши мантры в рот,
пижонить с желтым зонтиком, как с флагом,
да миской риса, взятой у сирот,
делиться с приблудившейся дворнягой.

НОЯБРЬСКИЙ РОМАНС

Не фурычит совсем конфорка средь туч осенних.
По-английски ноябрь, и вдогонку по лестницам Вы.
Впору формировать комитеты спасения,
Громоздить баррикады из жухлой лежалой листвы.

Нынче день расставанья, пусть мы давно не вместе.
Просто это сегодня сложилось, как «иже еси».
Мы с горою гора, мы разные рельсы в Бресте,
Никаким Лобачевским не светит нас где-то свести.

Шеф, давай в травмопункт, там вправят мне вывих сердца,
Там пропишут грамм двести лекарства от внутренних ран.
Вас теперь не догнать, ну что ж, хотя бы согреться,
Раздышать диафрагму вразрыв, будто старый баян…

Не согреть Вас теперь, так что же, ну хоть догнаться,
Отыграться на пиках, прорвать энтропии плеву.
Между днями, как пальцы, стрелки срослись в двенадцать.
Меж булыжными днями я рыжей травою живу.