В воздухе витал запах дождя, серые тучи весь день кружились над городом, не решаясь опрокинуть накопившуюся влагу. Я сидел на дереве напротив окна второго этажа какого-то небольшого магазинчика. Я приходил сюда уже несколько недель подряд, причиной моего интереса к этому маленькому магазинчику на окраине города служила картина, висевшая как раз напротив окна. Отсюда с дерева мне был виден каждых штрих на этой картине, иногда мне даже казалось, что я могу учуять запах красок, которыми она была нарисована. Но меня волновала не глубина цветов этой картины, а то, что на ней было нарисовано. На картине была изображена кошка серо-голубого окраса с серым носиком и синими глазами, а подле неё три котенка – белый, рыжий и чёрный. На переднем плане белый и рыжий котята сражались за клубок ниток, на заднем плане лежала кошка и снисходительно смотрела на всех с картины, а меж лап у неё свернулся калачиком чёрный котенок. Глаз чёрного котенка не было видно, но я был уверен, что они были точно такие же синие, как и у его матери.
Эта картина словно была нарисована с моей собственной матери, а в маленьком чёрном клубочке я видел себя. Именно поэтому уже которую неделю меня манило к этому месту. Я снова и снова заглядывал в глаза кошки с картины, надеясь разглядеть в них что-то важное, что-то родное.
В этом странном маленьком магазинчике почти никогда никого не бывало, очень редко сюда захаживали люди и, поглазев на картины, которых было не мало, уходили. Некоторые из них всё-таки осмеливались купить какую-нибудь картину и довольные покидали этот магазин, чтобы никогда уже сюда не вернуться.
Колокольчики на входной двери весело известили, что в магазин снова кто-то пришел. Чуть позже я смог разглядеть его, полного мужчину лет тридцати пяти с тёмными, отросшими до ушей волосами. Длинная чёлка, разделенная прямым пробором ровно посередине, постоянно спадала ему на глаза, отчего он периодически заправлял её за уши, одновременно двумя руками. Лицо его я разглядеть не мог, поскольку он стоял ко мне спиной, но я точно знал, куда устремлены его глаза. Я мог поклясться, что его глаза пристально изучали причину моего здесь пребывания – картину напротив окна. Он несколько раз ходил из стороны в сторону, разглядывая её со всех возможных сторон, а затем скрылся из моего поля зрения. Мурашки пробежали у меня по спине, и совсем не от ветра, который только что обдал меня потоком холодного воздуха.
Через минуту я увидел, как маленькая жилистая женщина, продавец этого магазина, снимает картину со стены. Какое-то гадкое чувство перебило моё дыхание, словно бы я опять видел, как моя мать уходит в темноту, чтобы больше никогда не вернуться. Через несколько долгих минут я увидел нового обладателя картины, неуклюже вывалившегося из дверей маленького магазинчика на улицу. Сильный порыв ветра и его обдал холодным воздухом. Мужчина поежился, поднял воротник и зашагал прямиком к низкому автомобилю тёмно-синего цвета, располагавшегося как раз под тем деревом, на котором я сидел. Что-то неуловимое сжалось у меня внутри, и я прыгнул с дерева вниз, приземлившись как раз на крышу тёмно-синего автомобиля. Мужчина от неожиданности отпрыгнул назад. Он снова поправил чёлку, упавшую на глаза, и посмотрел мне прямо в глаза. Глаза у него были необычайно тёмного цвета, так что невозможно было разглядеть, где начинается зрачок.
– Ну и напугал ты меня, дружок, – усмехнулся он, не отрывая своих чёрных глаз от моих. Он склонил голову на бок, рассматривая меня, как люди рассматривают картины в галерее. – Куда мне второй? Но так уж и быть, поехали, уж больно глаза красивые.
Я и не заметил, как оказался на переднем сидении тёмно-синего авто. Я ровным счетом ничего не понял из его слов, а его последующие действия настолько обескуражили меня, что я даже не успел принять решение сопротивляться.
В машине мой новый знакомый чувствовал себя гораздо уютнее, чем на своих двоих. Автомобиль быстро развивал скорость, ловко маневрируя среди городского движения. Мне казалось, что я могу видеть потоки воздуха, плавно обтекающие автомобиль. Сначала я думал, что от такой скорости меня вскоре должно затошнить, но мне определенно нравилось такое передвижение.
Резко остановившись у ярко синих ворот, мужчина подхватил меня на руки и вышел из машины. Затем он аккуратно достал картину с заднего сиденья и направился в сторону калитки. Дом был большим и двухэтажным, когда-то я слышал, что люди называют такие дома коттеджами. Мужчина быстро поднялся по крыльцу и толкнул входную дверь, которая, как оказалось, была не заперта. Он опустил меня на пол, а сам быстро прошел вперед. Я старался не отставать от него, дабы не заблудиться в переплетениях комнат. Когда мужчина толкнул дверь со стеклянными вставками, задрожавшими от толчка, я услышал тонкий женский голос:
– Антон, это ты?
– Оля, когда я научу тебя закрывать входную дверь? – нарочито сердито проговорил Антон.
Я выглянул из-за его ноги и увидел хрупкую девушку лет двадцати с длинными светлыми волосами, аккуратно заплетёнными в косу, и большими голубыми глазами.
– Ты что еще одного кота взял? – нахмурила она свои тонкие брови. Еще одного, это значило, что в их доме уже есть один кот. Так вот что значил вопрос, который Антон задавал сам себе при нашей встрече: «Куда мне второй?»
– Больше не буду, – каким-то наивным детским голосом ответил Антон, поджав картину, которую он всё еще держал в руках к себе ближе. – Он красивый, глаза у него синие и взгляд такой, аж мурашки. А я еще картину купил.
Вдруг добавил он в конце своей оправдательной речи. Оля всё это время не сводила с меня глаз и только, когда Антон сказал про картину, она снова перевела на него взгляд:
– Куда ж мы её повесим? У нас этих картин – уже солить и в банки закатывать можно, – она надула свои пухлые губки и рассерженно скрестила руки на груди. Только сейчас я заметил, что в этой комнате висело пять больших картин с различными изображениями моря. Справа море было агрессивное, на одной картине оно безжалостно кидало по волнам какой-то корабль, на другой яростно разбивало волны о близлежащие скалы. Слева море было спокойным, на одной картине в лучах заката волны лениво катились на песчаный берег, на другой двое матросов курили на причале, любуясь ровной гладью воды. А ровно посередине в свете тусклого луча солнца одиноко сидела на плоту маленькая девочка, сиротливо обняв свои коленки.
– Ты же знаешь, картины – моя страсть, – вкрадчиво произнес Антон. – У тебя ведь тоже своя страсть, а я ей потакаю.
Оля невинно закусила губу:
– Я нашла такую красивую, такое личико, такие ручки, но она такая дорогая, – девушка картинно закатила глаза.
Поставив картину на пол к стене, Антон нежно обнял Ольгу и тихо прошептал:
– Мы её купим, обязательно купим.
Я перестал понимать, о чем они говорили, и решил прогуляться по моему новому дому. Протиснувшись, через приоткрытую дверь в другом конце комнаты, я попал в просторную кухню, которая была увешана картинами различных натюрмортов. Я насчитал шесть картин различного размера, самая большая из которых висела над обеденным столом. На картине среди фруктов и бокалов с вином прямо в середине стола лежал огромный красный рак. В другом конце кухни я обнаружил еще одну приоткрытую дверь. Когда я вошёл внутрь, у меня зарябило в глазах от множества одинаковых пар глаз, уставившихся на меня. Это были фарфоровые куклы. Много фарфоровых кукол. Они были разного размера, в разных костюмах с волосами разных цветов. Комната была небольшая, но она вся была усеяна этими куклами. Они ютились на полках, на шкафах, на диване, в креслах, некоторые даже просто сидели на ковре возле стен. Видимо это и была Олина страсть – фарфоровые куклы. Только оглядев всех кукол, я заметил, что на стенах в этой комнате тоже висели картины. На всех картинах в этой комнате были изображены кошки, коты и котята. Картин было много, гораздо больше, чем в других комнатах. Разных пород и расцветок всевозможные коты, кошки и котята в разных позах и за разными делами были запечатлены на картинах.
Тут я почувствовал, что кто-то вцепился в мой хвост. Тряхнув хвостом, я отбежал внутрь комнаты, развернулся и увидел его. Он был совсем маленький, наверно, только месяц от рождения. Чёрный, пушистый с большим рыже-желтым пятном на спине. Издалека было похоже, что кто-то разбил яйцо ему на спину. Крохотные жёлтые глазки игриво уставились на меня, он неуклюже прижимался к ковру, приноравливаясь сделать еще один прыжок в мою сторону. Но, услышав шаги с кухни, он отбежал ближе ко мне.
– Локки, я смотрю, ты познакомился с нашим новым жильцом, – наклонилась к котёнку, вошедшая в комнату Ольга. За ней в комнату протиснулся Антон с уже распакованной картиной в руке.
– Кстати, как второго назовём? – спросил он с порога. Ольга через прищур глаз посмотрела на меня.
– Я думаю, Син, – произнесла она.
– Син – это сокращение от ассасин? – Антон почесал затылок.
– Нет, Син – это шумерский бог Луны. Мне кажется, ему подойдёт это имя, – улыбнулась Ольга.
– Тебе виднее, ты у нас лучше в богах разбираешься, – пожал плечами Антон. Он пристроил картину к стене, закрывая несколько небольших картин, уже висящих на стене.
– Мне кажется вот здесь ей самое место, а эти перевесим куда-нибудь в другое место, – задумчиво произнес он.
– Тебе виднее, ты у нас лучше в расположении картин разбираешься, – усмехнулась Оля.
Антон и Оля, как я позже убедился, во многом дополняли друг друга. Они были столь не похожи внутренне, сколь и внешне, но при этом всегда учитывали интересы друг друга и помогали друг другу, если кто-то в чем-то разбирался лучше. Антон, бывши начальником юридического отдела в какой-то крупной фирме, очень хорошо разбирался в юридических вопросах. Помимо того он очень хорошо готовил и любил это делать. Готовка наверно была его вторым хобби, после коллекционирования различных картин. А еще Антон умело договаривался со всеми обо всем, это был своего рода его талант. Ольга же обладала какой-то нечеловеческой интуицией, она легко зарабатывала деньги на бирже, имела сеть своих салонов красоты, а иногда не гнушалась поучаствовать в разного рода тотализаторах. При всем при этом она совершенно не умела договариваться с людьми, предоставляя это Антону. Для своей внешности, она была на удивление скромна. Она хорошо разбиралась в модных течениях и любила выдумывать различные дизайны интерьера. В их большом доме каждая маленькая вазочка стояла там, где её поставили нежные пальчики Ольги, каждый маленький половичек лежал именно там, где задумала Ольга. Единственное во что она не вмешивалась, так это в тот порядок, согласно которому Антон развешивал картины в доме. А еще, как оказалось, Ольга отлично разбиралась в машинах, знала многие марки и модели, их технические характеристики, даже умела чинить их. Это было столь необычно для девушки. Антон же, напротив, в машинах не смыслил ничего, его темно-синюю красавицу ему выбрала Ольга. Но в мастерстве вождения Ольга не могла с ним сравниться. Мы часто ездили на выходные в их загородный дом, который также был увешан множеством картин.
Маленький Локки частенько докучал мне, но всё равно он мне нравился. Мне казалось, что я вижу в нём себя маленького, ничего не понимающего в людях и в их жизнях. Ольга часто тискала маленького Локки, как маленькие дети тискают свои мягкие игрушки. Со мной же Ольга всегда держалась на расстоянии, лишь иногда почесывая меня за ухом в те моменты, когда я сам пристраивался возле неё.
Иногда Антон не мог заснуть, и в такие дни он часто любил ездить на машине по ночному городу в свете фонарей. Часто он брал меня с собой на такие прогулки. Ночью Антон вёл машину совсем по-другому, нежели днём. Его торопливость исчезала, уступая место созиданию. Автомобиль двигался неторопливо, иногда Антон открывал для меня окно, и тогда я, высунувшись на половину из окна, подставлял свою мордочку встречным потокам ветра. Глаза закрывались, а в сердце возникало ощущение, что ты летишь.
Очень много времени я проводил в небольшой комнате, заполненной фарфоровыми куклами. Именно там Антон повесил картину, которая нас и познакомила. Особенно мне нравилось смотреть на неё ночью. Мрак и лунные лучи делали картину живее, кошка на заднем плане словно сверкала глазами, когда на неё попадал лунный свет. Мне казалось, что она вот-вот встанет и сойдёт с картины, оближет мои уши своим шершавым языком и тепло заурчит рядом. Я почти не спал в такие ночи, боясь сомкнуть глаза, боясь, что пропущу этот волшебный момент.
Ближе к концу зимы Ольга на несколько дней куда-то уехала со своей подругой. В тот день, когда она вернулась, я дремал после бессонной ночи, проведенной вдвоем с Антоном на дорогах ночного города. Из-за этой сонливости я не сразу понял, что с Ольгой что-то не так. Локки, подпрыгивая, несся к ней на всех порах, но она не взяла его на руки, как всегда происходило при встрече. Неуклюже обойдя его, она бросила свою сумку в коридоре и сразу удалилась в ванную комнату, а затем я задремал. Проснулся я оттого, что Локки, уткнувшись головой мне в живот, жалобно пищал. Я почувствовал сразу её, эту переполнявшую его боль. Он набрал её столько, что с трудом мог передвигаться, но он был очень мал и не знал, что с ней делать. Взяв малыша за загривок, я отправился в комнату на втором этаже, где было подобие маленького зимнего сада. Различные карликовые деревца и кустики росли здесь в избытке. Оставив малыша под одним из них, я принялся разыскивать Ольгу. Я обнаружил её в том месте, где меньше всего рассчитывал застать. Она спала на маленьком кухонном диванчике, свернувшись в клубок. У неё очень сильно болел зуб, это я почувствовал, запрыгнув на спинку дивана и подобравшись к ней ближе. Сил маленького Локки хватило на то, чтобы дать ей заснуть, но больше боли он не смог унести. Забрав всё без остатка, я снова поднялся на второй этаж, чтобы скинуть этот негатив и проведать малыша. Локки сидел там же, где я его оставил, он смотрел на меня уже более свежим взглядом. Почувствовав во мне Ольгину боль, он отшатнулся от меня. Впервые почувствовать это не слишком приятно, кажется, что тебя изнутри медленно разрезают маленькими лезвиями. С опытом чужая боль притупляется и остается лишь чувство тяжести в том месте, где болит у человека. Я улегся под тем же самым деревом, под которым лежал обессиливший Локки. Посидев минутку в сторонке, Локки снова приблизился ко мне. Обвив своим маленьким хвостом дерево, он начал тянуть из меня боль, рывками, словно отрывая её по кусочкам. Я взглянул на него, на нём не отражалось и следа неприятной боли или тяжести, он, словно проводник, проносил её через себя, не задерживаясь на собственных ощущениях. Он не мог пока еще брать её потоком и поэтому тянул рывками, настраиваясь и проводя. Локки был намного способнее меня, в своем возрасте я так и не научился проводить боль, не задерживая её в себе. В силу своих возможностей, мне приходилось переживать всё то, что переживают люди, а это значительно усложняло процесс. Локки уже сейчас был способен не заострять свои чувства на чужой боли, а это значит, что со временем он будет лечить намного быстрее меня, возможно, ему даже не будут нужны растения, чтобы погашать негативную энергию. Я не мог оторвать глаз от малыша, а тот всё рвал остатки боли, задержавшиеся во мне, пытаясь помочь. В тот день впервые у меня возникло ощущение, что я в этом доме чужой. Ночью в небольшой комнате с картиной я много думал об этом ощущении, но стоило мне взглянуть на маленького Локки, как все мои тревоги уходили. Весь тот день Локки неотрывно следовал за мной, вечером он долго вместе со мной смотрел на картину, а затем так и заснул подле меня.
Скоро весна с полными правами ворвалась в город. С каждым днем становилось теплее и теплее. Мы всё чаще стали ездить в загородный дом, на несколько дней оставаясь там. Ночью я часто ловил себя на мысли, что скучаю по своим одиноким вечерам напротив картины. Жизнь снова текла в безмятежном потоке, и я совсем не заметил, как наступило лето.
Это случилось в одну из жарких июльских ночей. Ольга пришла домой поздно, подрагивая и постоянно кусая нижнюю губу. Антона дома не было, он гулял со своими друзьями в эту ночь. Локки, как всегда, подпрыгивая, понесся к ней на встречу, но на полпути он остановился как вкопанный. Я не сразу понял причину такой его резкой остановки. Лишь когда Ольга прошла мимо меня, я увидел её. Небольшая сероватая тень следовала за ней, не отступая ни на шаг. Локки все еще стоял в том месте, где остановился, и расширенными зрачками пялился на эту новую для него сущность. Я осторожно последовал за Ольгой, Локки покорно шёл за мной. Ольга вошла на кухню и стала ходить из угла в угол, о чем-то размышляя, от чего тень за её спиной становилась всё темнее и темнее. Наконец, она остановилась возле одного из шкафчиков, достала бокал и бутылку коньяка. Плеснув в бокал этой резковато пахнувшей жидкости, Ольга залпом выпила его. Я вскочил на стол, подходя как можно ближе к Ольге.
– Привет, Син, – машинально проговорила она и положила руку мне на макушку. Я видел, как тень отшатнулась и сделала шаг назад. – Знаешь, Син, сегодня дерьмовый день.
Ольга, подхватив бокал и бутылку, резко развернулась и устремилась к маленькому диванчику. Тень снова прилипла к её спине. Я видел, как мелкие мурашки пробежали по коже Ольги, когда тень снова коснулась её. Локки всё еще сидел в стороне, безотрывно следя за тенью. Я прыгнул на спинку дивана и снова приблизился к девушке. Она снова наполняла бокал. Я выбрал момент, когда она опустила бутылку к подножию дивана, и перебрался к ней на колени.
– Не до тебя сейчас, Син, извини, – Ольга опустила меня на пол, легонько подтолкнув, словно призывая уйти. Тень за её спиной продолжала наливаться темнотой. Нужно было что-то предпринять, но я ничего не мог придумать, пока мой взгляд не остановился на Локки, который сидел в дальнем конце кухни. Поравнявшись с ним, я облизал его ухо, а затем тихонько подтолкнул в сторону Ольги. Не обернувшись на меня, Локки медленно направился к своей хозяйке. Я видел, что тень пугала маленького Локки, но я также знал, что она не сможет причинить ему и малейшего вреда. Локки запрыгнул на диван подле Ольги, которая снова наполняла бокал.
– Локки, вот ты где, малыш! – радостно воскликнула она. Я видел, как тень отступила на шаг назад. Ольга опустила бутылку и бокал на пол и взяла на руки малыша. Это было то, что нужно. Тень сделала еще пару шагов назад. – Мама, сегодня сглупила.
Девушка прижала котенка к себе, поглаживая его по направлению шерстки. Я слышал, как Локки начал урчать, и видел, как тень отступала.
– У меня всегда получалось, понимаешь? Всегда, – в голосе Ольги слышались слёзы. – А в этот раз не вышло, я пыталась отыграться, но сделала только хуже. Сестра всегда мне говорила – не ходи в казино! Я и не ходила, но в этот раз не удержалась. Как же я всё это Антону расскажу? Он же меня убьёт! Нет, хуже… заставит меня продать всех моих куколок. Ну, зачем я туда попёрлась, Локки?
Малыш Локки продолжал успокаивать свою хозяйку. Тень уже давно просочилась в щель приоткрытого окна. Ольга что-то еще говорила, но я уже не слышал её. Я смотрел на то, как она прижимала малыша к себе, как проводила своей тонкой рукой по его шерсти. Я видел, как она бросилась к Антону, когда тот вернулся. Одним махом выпалила все, что случилось. Она стояла с поникшей головой, готовая к любому его вердикту, но Локки из рук так и не выпускала. Антон всего лишь обнял её, он целовал её в лоб, в нос и губы, успокаивая, говоря, что все будет хорошо, что они со всем справятся, а между ними, на руках у Ольги, всё также сидел Локки. Осознание всего этого намертво прибивало меня к месту. Это была его семья, его жизнь, не моя. Я был здесь чужим. Я был всего лишь ожившим элементом коллекции Антона. Это был не мой дом.
В ту ночь я последний раз смотрел на картину в небольшой комнате, которая всё это время дарила мне иллюзию семьи. Из-за неё я пришел сюда, из-за неё я тут жил, из-за неё я никак не мог уйти, даже сейчас, когда осознание того, что я здесь чужой накрыло меня с головой.
Начало светать, выходя из комнаты, я в последний раз оглянулся на картину. С этого ракурса, казалось, что кошка на картине смотрит уже на кого-то другого, а не на меня. Больше ни разу не обернувшись, я ушёл. Так закончилась моя восьмая жизнь.
