Евгений Атензон. Честь, как альтернатива существованию (рассказ)

На начало апреля приходиться Христово воскресенье, и это, наверное – самое светлое время года.

Нынешний апрель дождлив. Комфорт же, вообще, добавляет прелесть любому сезону. Разве может быть что-то прекраснее морозной масленицы для состоятельного человека. Для состоятельного человека радостен и дождь. Он придает мажорность суетливости. В дождь хочется деятельности. Чудесно и любоваться чужими хлопотами из-за покрытого струйками окна.

Угнетает одно долгое ожидание под дождем.

Дамы ежились  под зонтами. Свет иногда пробивался из-за туч с каплями. Но дождь не кончался.

Разговаривать не хотелось.

-И все-таки  нельзя – прервала общее молчание мамзель Сухомлинова – нельзя это терпеть.

Немного дождя  попало ей на мордочку, и она вытянула платок.

Собравшиеся под  канцелярией переступали с ноги на ногу. Лидия подумала, что одно наблюдение, которое еще в детстве оформилось у нее в слова, универсально. Женщины всегда идут в ногу. Что недоступно даже самым вымуштрованным солдатам.

-Это я вам  принесла беду – шепнула она – я просто так давно не видела дядю. Эти минуты его развлекут.

– Они и их испоганят.

-Нина, что вы? Уходите?

-Оставайся здесь, девочка. Подумай о том, что ты скажешь Александру Ивановичу. У тебя ведь будет не больше десяти минут.

Ее статная  подруга сложила зонт и поднялась на крыльцо.

Открыв дверь, она пропустила в дым озябшую Лидию.

-Не знаю, что вы задумали – сказала она – но я с вами.

Госпожа Воейкова осмотрелась. Один из ближних солдат сидел за столом и читал книгу. Он был единственный без «козьей ножки» и бороды, выглядя старорежимно.

-Разрешите с  вами поговорить.

-Слушаю вас, сударыня – сказал он неожиданно глубоким голосом.

-Господин солдат, я – жена генерал-майора Воейкова, а эта дама-племянница генерала Спиридовича.

Читайте журнал «Новая Литература»

Солдат встал, непроизвольно расправив плечи. Высокий атлет, он при всем желании не мог скрыть, что смотрит на нее сверху.

-Наши родственники  арестованы и находятся в Трубецком  бастионе.

Он молчал.

-Сегодня пятница, приемный день. Однако, нас и еще 17 человек не допускают на свидание, держа три часа под проливным дождем. А ведь среди нас есть и очень пожилые люди, которые и простоять столько времени не могут, не говоря о погоде.

В его глазах была как – будто улыбка, но такая грустная, что ощущалось сочувствие.

Она сбилась  от его молчания:

-Я, конечно, понимаю, что мы не вправе требовать изменения условий содержания, установленных Временным Правительством для наших родных. Однако это правосудие отправляется в форме настолько издевательской. Нас оскорбляют, нас не допускают на  дозволенную нам встречу с родными, объясняя это тем, что офицеры в канцелярии играют в карты!

-Я помогу  вам – сказал он, набрасывая шинель – пойдемте.

Он протянул руку, пропуская их вперед.

-Почему вы решились? – спросила, улыбнувшись, Лидия.

-Еще недель девять назад нас воспитывали. И народ играл роль puer robustus sed malitiosus .Теперь все стало на круги своя.

Лидия остановилась и от этого коснулась его:

-Вы разжалованы?

-Перескочите  через эпоху. Забудьте Лермонтова. Просто я – еврей.

-Прошу вас – сказал солдат, раскрывая дверь канцелярии с объявлением: «Вход воспрещен».

Посетители, складывая зонты, протискивались внутрь, уступая друг другу.

Пока они выстраивались  по стенке, солдат подошел к столу. Лидия увидела, как он потемнел лицом:

-Почему вы  заставляете их ждать? Потрудитесь сейчас же устроить прием.

Офицеры молча бросили карты, и встали, застегивая кителя. Первый из них, отодвигая посетителя, вышел.

-Прием начнется  немедленно – сказал солдат, поворачиваясь.

-Дождитесь меня – коснулась его рукава Лидия – я хочу поговорить.

Через минуту зашел  караульный, вводя Сухомлинову.

-А кто это  солдат, который помог нам? – спросила Нина, когда арестованная пошла.

-Это знатный  еврей – сказал Михрютка, покачиваясь – как революция сделалась, он на плацу, на полном скаку снес полковнику ихнему голову. Казнил, то бишь. Очень тот насилил его.

После свидания Лидия вышла одушевленная. Получилось так, что дядя утешил ее,но-все равно.

Солдат ждал  на крыльце.

-Ах, вы здесь!

-Подумайте, что писал об этом Ростан: носатым и выдающимся не стоит все же отвергать подарки.

-Вы не носаты.

-Как сказать.

-Да скажите  же, как есть.

И он улыбнулся.

-Но, проводите  меня.

-С  удовольствием. Сейчас это значительно проще.

-Вам не надо получать разрешения.

-Закончился  дождь.

-А ваша дуэнья? – спросил он, когда они вышли из крепости.

-Она не дуэнья. Впрочем….Я знаю, мне лучше не тревожить ее сейчас.

-Вы думаете  и чувствуете одинаково.

-Это-такт.

-Не гнивайтесь.

– Досказывайте.

Он рассмеялся:

-Единомыслие  вредно женщинам.

-Чем вы еще  отметите женщин? Я уверена, что между нами и мужчинами нет несопоставимой разницы.

-Я не пошлю – сказал он, и вдруг взял ее за руку – разница не в самой форме, а в отношении к ней.

-Как  вас  зовут?

-Моше.

-Лидия.

Моше поднял ее руку и, распахивая ладонь, поцеловал ее.

-Давайте, возьмем извозчика, ведь мокро.

-Знаете, я с удовольствием прошлась бы. Я устала.

-Это-приговор  вашему прошлому.

-Как класса?

-Ну что вы, я ведь не собираюсь на вас зарабатывать. Люди обычно устают после ходьбы.

-О, я люблю физические упражнения!

-Это видно – он, улыбнувшись, отошел, окинув ее взглядом.

-Вы – льстец?

-Разве льстецы  могут нравиться?

-А, скажите, как это ощущать: льстец человек или нет?

-Я думаю, жизнью.

Когда они подошли к дому, Лидия спросила:

-Вы голодны?

-Честно признаться, солдат голоден всегда. Но если выделить меня, то у меня хлебная служба.

-Так вы отказываетесь?

-Но за горой ситного с сахаром, которыми нас снабжают, теряется очарование обеда в компании.

-Вы соскучились по общению.

-Я ценю мудрость своего народа, но пословица: «когда я ем, я глух и нем» – не для меня.

-Скажите, а тяжело быть евреем? – спросила она за супом.

-Как вам сказать? Возвращаясь к Лермонтову – он откинул голову и задумался – мне очень бы не хотелось быть в ваших глазах Грушницким. Но я и далеко не Печорин. Я – живой.

-Но ведь и  я – не княжна Мэри.

-Да?

-Ну, во-первых, я замужем.

-Расскажите о нем.

-Мой муж в  австрийском плену. Еще с 15-го.

Моше постучал по столу.

-Говорите.

-Я люблю его.

-Люди должны  помогать друг другу.

-Вы не можете  так со мной говорить.

-Ну, почему же, вы выбрали христианский путь.

-Вы меня агитируете  стать иудейкой?

-В вас говорит  расовый комплекс. Еврей не обязательно агитатор. И совсем уж не обязательно – иудей.

-Комплекс? Вы увлечены Фрейдом?

-Как вам сказать – рассмеялся он – у него  увлекательная концепция.

Она не нашлась  и посмотрела в стол.

-Сейчас подадут  бифштекс. Он – телячий.

-Меня не смутил  бы и свиной.

-Вы не веруете.

-А вы?

-Чисто еврейская  привычка отвечать вопросом на вопрос.

И вдруг она  увидела в его глазах торжество. И ощутила.

-Вы думаете, это так важно?

-Уходить от  ответа?

-Что-нибудь, кроме эмоций.

-Вы совсем  не умеете себя вести.

-Умею. Вы знаете, Николай Второй – классический образец интеллигентности. Он умеет пользоваться столовым прибором. Игра же оказалась сложнее.

Это понимание  еще ждет нас.

Он скрестил вилку с ножом на тарелке.

-Опять молчите? Это ваш принцип ухаживания?

-Я интонирую – сказал он.

-Вы придете  ко мне еще? – спросила Лидия в прихожей.

-Пригласите.

-Вы не умеете  себя вести. Я боюсь встречаться с вами на людях.

-Вы важнее  отдыха.

-Вы хотите  сказать, что я больше, чем развлечение?

Он пришел к  ней вечером через три дня. Она сама открыла ему.

-Прислуга выходная – сказала Лидия, проводя его в комнаты – но на вас это не скажется.

Я иногда замечаю, что куда лучше ее прислуживаю.

-Будете первое? – спросила она в столовой – я уже обедала сегодня.

-Я помогу  вам. А вам нравиться смотреть, когда мужчина ест?

-Ну…,наверное – да. Особенно, если я сама приготовила.

-А что здесь  ваше произведение?

-Утка.

-Неужели, вы сами готовили?

-А вы бирюк. Конечно же сама. Но это не значит, что я ее потрошила и ощипывала.

-Организация  производства есть само производство. Остановимся на утке. Не надо первого.

-Тогда вам  придется подождать.

-В Вене мне таким образом предлагали газету.

-Бывали в  Вене?

-По делам  пару раз.

-А где вы  еще бывали?

-Я – есть.

-Ну, теперь ведь вы скатываетесь до интеллигентности.

Он взял ее за руку:

-Я немного  смущаюсь. – Он посмотрел в окно, розовое – розовое – Смотрите. Когда Солнце заходит, звуки становятся ватными.

-Вас занимает  эта проблема?

-Да, проблема ватных звуков на закате. Вот, смотрите, движение ничуть не стало меньше, а суеты нет – он широким жестом обвел улицу. Как гранд с картины «Пират Морган входит в Маракайбо» – это от ожидания.

-Вы, конечно, интересный человек и мужчина – сказала она, разглядывая Моше через бокал – но Петербург сейчас – скопище гениев.

-Во мне есть  дополнительное удовольствие: Я – горбун.

-Это расовый комплекс?

-Горбатость  легко опровергнуть, она требует доказательства.

-То есть мало  жить евреем, надо еще и быть им?

-Для того чтобы нравиться женщинам.

-А что такое  еврей?

-Это-эмоция.

-Но, если это действительно так, у вас отбоя от поклонниц не должно быть.

-При переборе  нас всегда можно убить.

-Но ты тоже  не ангел – шепнула она и ушла.

Управившись с  делами, Лидия села подумать. Она когда-то прочла, что делать несколько дел – вредно.

Везде был полумрак. Она подумала, что смуглый Моше в своей гимнастерке должен сливаться с тенями.

-Все так хорошо. Неужели мне просто тревожно?

Она встала.

-Я люблю уют. Я хочу, чтобы все было правильно.

Потом – зажгла свет:

-Пожалуйте в  столовую. Вы можете помогать.

-О, у меня богатый опыт сервировки.

-Ну, сервировала не я.

Моше помог ей сесть:

-Я буду мужчиной? – кивнул он на нож.

-У вас грация  профессионала – восхищенно сказала она.

-А я работал  официантом.

-Вы?

-Когда учился.

-А что вы  окончили?

-Венский университет. Потом, я Фигаро поневоле.

-Как так?

-Мой армейский  начальник разглядел во мне денщика.

-Вы его за  это казнили?

Он улыбнулся:

-Нет, ему я отказался снимать сапоги. Прошу вас.

-Какая вкуснотища, извините за просторечие. Но это – комплимент.

-А почему, почему вы отказались? Ведь это в порядке вещей.

-Ну, не знаю. В этом есть некая эротика. Когда богатый мужик приходит домой, жинка снимает с него сапоги. Это прелюдия. А мой капитан был усат и не любил мыться.

-Боже, какая пошлость – опешила она.

Моше поднял на нее глаза.

-Ты ведь знаешь: нет условностей. Я потому к тебе и пришел.

-Можно подумать, вас каждый вечер приглашают светские дамы….

-Мне хватает. А, если нет, я могу и подумать. И в любом общении есть свой цимус. По-другому не скажешь. По-русски: изюминка. Звучит иначе. К тому же в казарме я первый среди равных. И могу найти себе удовольствие. Ведь все это только дела минут. Иногда я думаю, что важны не столько раздражители, сколько сила, иногда мне хочется, иногда….Порой мне хочется реализоваться.

-И что? – шепнула она.

-Это паразитное  желание. Надо жить, дорогая моя Лидия. Надо жить.

-Почему же  ты тогда отказался снимать  сапоги?

-Одно из несмертельных  удовольствий.

-Ты – циник, а ты – циник.

-Цинизм-это опыт  жизни. И только. Иди ко мне.

-Я вся жирная.

-Ничего.

Она вытерла  губы салфеткой и поднялась.

-А евреи, действительно, такие прекрасные любовники?

-Я покажу. Стой, только не садись. Обними свой затылок руками.

Моше стал перед ней на колени, хрустя сапогами.

-Какая у тебя  щиколотка – хрипло сказал он – щиколотка-это биография женщины, это ее личная тайна.

Аккуратной лаской он запускал волны в ее ноги, подходя к внутренней стороне коленей.

-Только не  размыкай пальцев.

-Я знаю, зачем тебе усы – сказала она, когда он прильнул к ее лону. – Меня никогда так не ласкали.

Когда, дрожа и плача, она упала на стул, он сказал:

-Секс-это интеллект. Фактически, «познай самого себя» – это милитаристский принцип. Об этом еще Сунь – Цзы говорил.

-Почему ты  не хочешь со мной посражаться?

-Не сегодня. Ты мастурбируешь?

-Все тебе  надо знать.

-Я хочу сегодня  быть твоим объектом. Возьми.

Моше положил  палец ей на губы, она поцеловала его, и он сказал:

-В  постели  на самом деле куда меньше  Рабле, чем Достоевского. Не сражаться, а мыслить – сказал он в дверях. Боль, но не внешняя: вот с чем надо жить. Думаю, в будущем это назовут: «философской трагедией».

-Ты думаешь?

-На самом  деле, это просто название большого удовольствия. Тело такое большое и тупое – Моше расправил плечи – его надо постоянно изощрять и обострять.

Через день она  пришла к нему в казарму.

-Его нет, он в манеже – сказал ей молодцеватый прапорщик – я могу проводить вас.

-Благодарю.

-Вам так и  не удалось поблагодарить его?

-Вы о том  случае?

-Да-с. Ведь и мадам Воейкова разыскивала его. Но он, видимо, ушел отдавать книги.

-У него это   единственная причина отлучек?

-Ну, что вы, он ведь у нас один из лучших гимнастов. И хоть как-то старается занять тоскующие умы солдат. Он даже боксирует с ними. И офицеров тренирует.

-Солдат сказал, он – еврей.

-В такие времена, сударыня, это скорее плюс, чем минус. Он ведь у нас самый нераспропагандированный. Вот сюда, прошу вас. Осторожно, лужа.

Внутри, в сходящихся лучах дневного света, она увидела Моше. Обнаженного по пояс на гнедом. Он аккуратно и с какой-то респектабельностью брал препятствия.

-Я позову  его.

Прапорщик прошел в манеж и помахал ладонью.

Когда Моше соскочил с жеребца, подзывая солдата, у нее перехватило дыхание. Он направился к ней, надевая гимнастерку.

-Здравствуйте – сказала она, потому что ее голос отдавался в стенах – я пришла сказать вам спасибо.

-Как ты, наверное, должен ненавидеть тех, кто там заключен – выйдя, показала она на крепость.

-Высокий штиль-беда  наследников.

-Ты хочешь  меня упростить.

-Никогда – поднял он руку – хочешь меня?

-Я ведь здесь.

-Я покажу  тебе рай.

-Но только  вечером, я отпущу прислугу.

-Ты знаешь свой дом.

-И, что же?

-Там нет рая.

Она отвернулась.

-Откуда ты  знаешь, может быть, он там был.

-Синтез чувственного  с духовным – вот сладкая грязь. Крестьянка валяется в грязи и отдается на сеновале, испытывая лишь разрядку. Тебя финансировали не для этого.

-А для чего?

Моше подозвал извозчика и сказал ему адрес.

-Синтез чувственного  с духовным – сказала она- целая философия разврата.

-Философия есть  оцивилизованная религия. Она какой-то защитный механизм иллюзий. Никакого декаданса. Это только через силу осуществимо.

– «Через силу»? Как-то это двусмысленно и не по-русски.

Он смутился и потер ладонью нос.

-Но ты ж  меня поняла. Хотя я очень люблю русский. Он – идеальный инструмент удовольствий. Ведь все еще впереди.

Она зачарованно на него посмотрела.

-Все будет  хуже. Мы еще насладимся жизнью по-настоящему.

-Мне принять  это на свой счет?

– «Хуже»? Разве тебе может быть плохо? Ты – счастливая.

-Чеем?

-Теперь ты  знаешь, что самая мука-удовольствие.

-Так ты – счастье мира? Почему ты  тогда не крестился? Был бы сейчас депутатом. Или бароном. По крайней мере, офицером.

-Мне нравится  мое имя. Опиши его.

-Ну, не знаю….

-Ты же русская. Русский идеально передает чужие, даже чуждые звукосочетания. Ну, покрути его.

-Моше….

-Правда, в нем есть что-то меченосное, латное? Когда евреи какого-нибудь Регенсбурга одели латы, чтобы отразить не дающих им креститься.

-А, почему, почему они им не разрешали?

-Любой поп-банкнота. Видно тогда предпочитали быстрые деньги постоянным.

-Какой ты, однако.

-Я сегодня расслабился.

-Я вижу – мягко сказала она.

Они остановились у серого здания с двориком.

-Подожди здесь – сказал он и вошел.

Через минуты, уже без шинели, Моше сбежал по ступенькам. Расплатился.

-Идем – сказал он, подавая ей руку.

Внутри все  напоминало обычную гостиницу. Только место портье было пустым. Через стойку переброшена шинель.

-Пошли.

-Ты забыл  свою шинель.

-Это не я  ее забыл. Пускай приведут в порядок.

-Похоже на  гостиницу – сказала Лидия, проходя в дверь.

-А это и  есть гостиница. Но не для всех.

-Смотри, тут даже есть ванная комната.

-Постели без  воды не бывает.

-Ну, как же – рассмеялась она – вот постель.

Он обнял ее, чуть откинув голову:

-Как дела?

-Ты специально  отпустил портье, чтобы он меня не видел?

Моше наклонился поласкать ей заушину.

-Ты спишь только с замужними женщинами, или тут разные бывают? Я понимаю, почему ты не хотел у меня дома. Это – твоя норка, добычу надо тащить сюда.

-Ты не добыча. А постель-это не охота.

-То есть надо  не переспать с женщиной, а влюбить?

-Или влюбиться. Не заработать, а зарабатывать, не прийти….

-А добираться! – сейчас она смеялась – меня иногда достает философствование, хотя, надо отдать должное – у тебя это естественно.

-Ты не в  том видишь кайф – увлек он ее на кровать – если ты не будешь любить себя….

-Тебе это так важно? – перебила она

-Мужчина всегда  наслаждается вторым. Но, вот, когда он уже решает кончить….

-Кого? Меня? За что меня кончать?

-Радость моя…

-Нет, ну серьезно, за что меня кончать?

-Я буду учиться  у тебя жить – шепнул он – в чем разница? Знаешь, ты все знаешь.

-Да, женщина-это учитель.

-Женщина – это гид.

-А что я  получу взамен? Чем расплатишься ты, гешефтмахер?

-Я научу тебя  смыслу жизни.

-Это еврейская  наука? – встала она – расстегни.

-Это – наука удовольствий.

-Значит, это – наука счастья? – спросила она у него на руках.

-Нет.

ХХХ

Окончился великий и чистый единственный Апрель.

Они увиделись  поздним днем.

-Вся часть  митингует – сказал он, открывая шампанское – по мне – так это больше похоже на бунт.

-Почему ты  такой теленок?

-Му-у-у….

-Но ты же  можешь. Я ведь видела, как они тебе смотрят в рот.

-Видели бы  они твой.

Он поцеловал  ее, раздвигая ей губы.

-Что за страсть  размазывать помаду…перед шампанским.

-Сейчас делаются такие карьеры, такие состояния.

-Романы.

-Но я серьезно. Ты должен ко мне прислушаться.

-Я очень люблю  тебя слушать – сказал Моше и отвернулся.

-Опять расслабился? Я просто думала, что все могло быть иначе.

-Я знаю – посмотрел он в окно.

-А ты? Ты думал об этом?

-Появляться  с тобой в ресторанах, в опере, быть записной язвой твоих вечеринок.

-Шутишь….

-Нет – обернулся Моше – давай начнем сейчас.

-Давай – запустила она руку под гимнастерку.

-Знаешь, а ведь любая линия – круг. На улицах стучат молотки. В трамвайных отзвуках, в цоканье каблуков….

-В отблесках  витрин….

-В каждой  горечи – сахар. Идем – взял он ее за руку.

-Ну что ты  с ума сходишь.

-Доверься мне.

-Куда уж больше – сказала Лидия, выходя – И куда? В «Асторию», может быть, или на ленч к послу Его Величества?

-В трактир.

-Миша, давай вернемся. Мне уже расхотелось. Это была моя вина. Идем.

Он наклонился к ней:

-Посмотри мне  в глаза.

-Я в них  вижу желание.

-Не только.

-Какие загадки.

Они сели в пролетку.

-Как иносказательно.

Всю дорогу они  молчали.

-Хозяин раньше работал в привокзальном ресторане.

-Оно и видно.

-А вот и  он.

-Красавец-мужчина.

-Отсюда и  заведение.

-Моше Давидович, кабинет-с?

-Отчего же.

-Тогда, прошу вас. Дам лучший столик. Забыли вы нас.

-А вы соскучились?

-Не без этого, Моше Давидович, не без этого. Пожалуйте, сударыня.

Она с интересом  огляделась:

-Я себя странно  чувствую.

-Просто ты  возбуждена.

-Не без этого, Моше Давидович.

-Рекомендую  семгу. А, вообще, кухня тут хорошая.

-А вина?

-Как для меня.

Она взяла карту.

-Не надо.

-Это, как гостиница.

-Да, не для всех.

-А ты купчик.

-Конечно.

-Нет, ты не купчик. Вообще никто. Ой – осеклась Лидия – извини. Но я, действительно, не хотела. Прости меня.

-За что?

-Действительно, не за что.

Пришел вечер. Моше достал часы.

-Начало десятого. Давай, пройдемся.

-Спасибо.

-Останешься  у меня?

-Сегодня – да. А, может, ко мне? У Маши крестины сегодня.

-М – усмехнулся он – у меня ты не чувствуешь себя хозяйкой.

-Госпожой?

-Ты научилась  находить постель в каждом  жесте. Весь мир – постель. Ты не знаешь, какой возвышенный эрос в воинских похоронах, – сказал он на улице – представь себе – грязь. Непролазная. Воронки от «чемоданов». А похоронная команда тянет тебя в осыпающуюся яму. Чавкают сапоги, на шинелях запекшаяся корка. И вдруг, с высокого дерева на тебя падает разноцветный лист.

-Для кого  же это может быть эротично?

-Как всегда, для наблюдателя.

Они выбирали темные переулки, чтобы идти, прижавшись.

-А, действительно, хорошая кухня. И вино отличное. У тебя какой-то извращенный нюх на такие места.

-У меня вообще нюх на места – поцеловал он ее в попу.

-Ну, перестань….

-Ах, сударыня, я просто не сплю с проститутками.

-Вообще, никогда?

-Мм.

-А как же  ты потерял девственность?

-Киска, это  женщины теряют девственность, а мужчины только – если они в тупике. В нормальных обстоятельствах мужчины теряют невинность.

-Ну, не придирайся к словам. Я ведь тебе все рассказывала. Миша….

-С горничной.

-Она была  славянкой?

-В том-то и  дело, что – нет – помрачнел Моше.

-Я в тебе  разбудила неприятные воспоминания? Извини. Дай, поцелую.

-Я хочу тебя. Нет воспоминаний. Вся моя память – о тебе.

-Да, а кому же ты ходил книги сдавать? Неужели, в библиотеку? Курсистки вместо проституток, как же, как же….

-Не люблю  девственниц.

-Постой, а вдруг ты женишься! На деньгах! Боже, я как себе это представляю: тебя в домашнем халате, с газетой и сигарой, и выводок, Миша, представляешь, целый выводок еврейчиков!

Он обнял ее за колени и легко поднял над собой.

-Как тебе  идет эта прядь – провел он по ее лицу – а ты смотришь, как она отражается в глазах, и все равно задаешься вопросами. Жизнь полна условностями, которых нет….

-Без них совсем  истерика.

-Твой запах.

-Миша, это уже насилие, но мы же взрослые люди….Ах, Мишенька, милый, ты тоже…,так пахнешь, а-а, я сразу это знала, в первую минуту, золотой мой, не надо, давай добежим домой….

-Дом далеко. Он – в Виннице.

-Боже мой, увижу ли я его? Что такое?!

-Иди к свету.

По мостовой раздался топот, а из арки выбежали тени, быстро оформившиеся в расхристанных, небритых солдат.

-Стоять – крикнул один, бросившись к ним с финкой.

Четыре человека со звериным навыком сработанной схемы окружили их, тесня в подворотню.

Лидия закричала.

-Крычи, крычи, голубка – шепнул самый маленький орлоносый.

-Чечен? – спокойно спросил Моше.

-Угадал, господын хороший.

-Как же вам  не стыдно грабить своего брата  солдата, да еще в такой компании? – обратился он к прочим.

-Заткни своей  бабе ебальник – крикнул владелец  финки – голова болит.

-Бедняга – участливо сказал Моше.

-Ладно, пусть снимает цацки.

-Я деньгами  дам. Так разойдемся?

-Ну, давай – переглянулись они с полумерком. Видно, выдумщики и банкиры в подворотне были они.

-У меня в  сапоге – сказал Моше. Подойдя к высокому, он оставил за собой Лидию – оставишь пару рублей похмелиться?

-Да ты вроде, трезвый.

-Это ты у  нее спроси, какой я трезвый.

-У барышни  своей и одолжишь.

Моше наклонился и вытащил из-за голенища нож. Не говоря ни слова, он ударил им высокого в шею. С диким воем тот упал на землю. Чеченца он ударил носком сапога в промежность. Тот упал за братом. Остальные разбежались.

Не обращая  внимания на вопли агонизирующего русака, Моше подошел к чечену:

-Для тебя  люди – ничто.

Тот выматерился.

Моше присел к нему, но потом, сориентировавшись, резко встал:

-Ты считаешь  их кошельками, потому что гордый. А они думают – ты дикий. Будешь делать, что я говорю.

-Зарэжь меня – спокойно сказал тот.

-Вот как? – опять присел к нему Моше, и обхватил его руку. Чеченец кувыркался под ним, но Моше все равно сломал ему палец. Тот зашелся в матерных воплях.

Моше вытер  о плечо его шинели нож.

-Что ты хочешь? – немного отойдя, спросил чечен.

-Ничего. Хочу, чтобы ты стал на колени и открыл рот.

Держась за большой  палец, тот выполнил приказ.

-Подойди, пожалуйста – сказал Моше Лидии.

Сутулясь, она подбрела и обхватила его за плечи. Моше обнял ее и поласкал. Расстегнув ширинку, он достал член. Чечен стоял, не шелохнувшись.

-Возьми его.

-Боже мой.

-Возьми его, радость моя.

Неловким, полусонным движением она обхватила член и сжала его.

-Направь на  него.

-Скажи, что ты делаешь это для меня!

-Ты будешь  смеяться. Но я ни для кого ничего не делаю. Ни для себя.

-Убэй меня, я не могу – заорал чеченец и упал. На него брызнула моча.

-Тебе было  страшно, когда ты казнил полковника? – спросила она, прижавшись к нему в постели.

-Ты поверь, это как вера: честь- альтернатива жизни. Просто так.

-Наверное, в твоем роду не обошлось без адюльтера. Есть в тебе что-то графское.

Он внимательно  ее слушал.

-Я у тебя  учусь, видишь. Любви к родному языку. Княжеским это не назовешь.

-Это то, что погубило ваш мир. Расовое безумие. Вы убьете себя, тех, кого ощущаете изгоями, тех, кого оно должно оберегать. Это – простуда, которая всегда с тобой, даже, если горло не красное. Вам просто нравиться умирать. С декабря 25-го  вы ищете себе убийц.

-Вся русская  история с позиций Захер – Мазоха.

-Просто кому-то  нравиться жить. Об этом сначала надо было подумать.

-Ты один подумал – отвернулась она.

-Просто вы  белые кошки.

-Пушистые?

-Мг. А я вам дорогу перебежал.

-Так ты черный?

-Как и все, кто по-настоящему любит Родину.

-Какой ты  болтун-с гордостью сказала она.

-Может, потому и люблю – грустно пробормотал Моше.

ХХХ

Через три  недели и один день Лидия вечером подъехала  к «Астории».

Моше ждал ее с букетом роз. В новенькой офицерской форме, с немного надвинутой на брови фуражкой, он выглядел хватом.

-Одеколон под  мышки лил? – спросила она,принимая цветы.

-Две склянки.

-Тебе идет  форма.

-Вроде бы к среде мой вопрос решится – сказал он за десертом – думаю, через недельку я буду на передовой.

-Мишенька, неужели этот выход один – единственный?

-Ну, представь себе, иметь мужем еврея – депутата или сахарозаводчика, это, некоторым образом….-он прищелкнул пальцами.

-У тебя новые  привычки.

-Я вернусь  к тебе георгиевским кавалером, героем войны. Против такого брака никто не сможет возразить.

Она протянула  ему руку:

-Я люблю тебя.

-В основе  этого лежит рефлексия.

-Нет, понимание.

Его убили на следующий день. Это было еще не правилом, но уже нормой.

-Я знаю, кто это – сказала она сыщику, узнав, что убийца по приметам был кавказцем.

Его пырнули ножом в спину, а потом в грудь. Утром, у кондитерской, куда он шел полакомиться.

-Сударыня, – только и смог развести руками усталый и все понимающий чиновник – будем искать.

Но она уже  простила. Она по-настоящему осознала великую бестрепетность Бога.

-На самом  деле, это что-то неуловимое – сказал ей о. Филипп мягко, но все равно нараспев – ведь мысль никогда не сможет сконцентрироваться. Сможет – душа.

Он расстался  с жизнью, которая была дана ему по ошибке. Может быть, он и вписался бы в нее.

Всегда с одним естественным желанием умереть.

«Я знаю, что нужна тебе» – написала она мужу. И не отправила письмо.

ХХХ

Лидия ушла в  монастырь. Наперекор еврейской науке, она не хотела любовников и распада, а хотела счастья.

Ее убили в 19-м люди из банды Михаила Фрунзе. Убивал ее, кстати, еврей.

В нем была только тенденция общего с Ним. Его семитские черты были нецивилизованны и выпирали. Глаза были выпуклыми. Но, все равно, в заснеженной русоволосой равнине, это был карий кусочек ностальжи.

Если бы он дал  ей немного больше времени, она бы кончила.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.