По узкому коридору медленно шла молодая женщина, одетая в легкое кринолиновое платье. Дрожащей рукой она изредка оттягивала узкий поясок, сжимающий ее тонкую талию, будто он мешал ей дышать.

– Как же здесь душно! – тихонько воскликнула она, вытирая шелковым платочком капельки пота, блестевшие на ее высоком лбу.

У нее было красивое лицо, неестественную бледность которого подчеркивали большие черные глаза, прикрытые длинными ресницами, и ярко накрашенные пухлые губы.

Резко остановившись перед лакированной дверью с номером 133, женщина взглянула на помятую бумажку, испещренную мелким неразборчивым подчерком, которую все время сжимала в руке.

– Кажется, это здесь, – пробормотала она и, тяжело вздохнув, неуверенно протянула руку к ручке двери.

На мгновение тонкие длинные пальчики пианистки зависли в воздухе, и тогда стала отчетливо видно, как дребезжал золотой браслет, повисший на ее запястье. Зажмурившись и словно переборов что-то, она, наконец, коснулась холодного металла и,  подтолкнув дверь плечиком, вошла в маленький номер гостиницы.

Оглядевшись, женщина заметила, что на старых выцветших обоях кое-где расползались жирные пятна, прикрытые или картиной неизвестного художника, смысл которой был едва ли понятен кому-то кроме ее автора, или хрустальной вазой с давно увядшими цветами. Возле плотно закрытого окна стоял большой стол из красного дерева, заваленный бумагами. Взяв один из листов в руку и ожидая увидеть пугающие своими цифрами счета, она, к своему удивлению, узнала свое собственное письмо, написанное ею еще лет пять назад.

«Милый Джон,

Я так рада, что тебе нравится наш новый дом. И, хотя я его еще не видела, но, полагаясь на твой изысканный вкус, могу с уверенностью подтвердить, что он просто очарователен…»

Молодая женщина улыбнулась и,  сокрушенно покачав головой, окинула взглядом стол.

– Господи, – воскликнула она, отшатнувшись, – да ведь это все мои письма!

– Поразительно, да? И как это я был так глуп, что купился на их притворство и лесть! – процедил сквозь зубы мужчина, бесшумно подошедший к ней сзади.

Женщина вздрогнула и, обернувшись, не смогла поначалу скрыть  своего удивления и ужаса. Причем, не понятно, что ее пугало больше – старые, давно уже забытые ею письма или неожиданное появление их владельца. Но, наконец, переборов волнение и страх, женщина выдавила что-то наподобие улыбки и натянуто рассмеялась,

– Ах, Джон, ты меня напугал! Я тут… вот… читала, – запинаясь, пробормотала она, инстинктивно отодвигаясь к двери.

– Ну, да, я заметил, – ухмыляясь, ответил мужчина и тяжело, с приглушенным стоном опустился в кресло.

На мгновение его лицо исказила гримаса боли, но то было лишь на долю секунды…

Женщина пристально смотрела на его все еще красивое лицо, гадая, что же так изменилось в этой внешности. Ведь она знала и помнила его как пылкого, легкомысленного юношу, который весьма успешно учился в одном из Американских университетов. Она помнила его живые, блестящие голубые глаза,  добрую улыбку и грациозную, неторопливую походку. Но теперь она не узнавала его. Странно и больно было видеть, насколько меняет людей война. И, хотя он был все так же красив, даже с зигзагообразным шрамом через всю щеку, но мягкость черт его лица исчезла: тонкие, обветренные губы теперь все время складывались в злую усмешку и глаза, красивые голубо-серые глаза, поблекли и, потухнув, стали какими-то стеклянными и неживыми. Может поэтому, весь его вид вызывал какое-то странное неприятное ощущение, не то жалости, не то отвращения.

– Джон, мне надо с тобой поговорить, – прошептала, наконец, женщина, нервно теребя все ту же бумажку с номером его комнаты.

-Не надо. Я знаю, зачем ты пришла и что мне хочешь сказать. Хочешь, я скажу тебе – зачем? Хочешь? – задрожав всем телом проговорил мужчина.

-Нет.

– Но я все же скажу, а ты послушай… Ты пришла, чтобы просить прощения, разве не так? Ты хотела мне все объяснить, сказав, что ты молода, красива и что ты нашла свою настоящую любовь.

– Джон, не надо, ты не прав! – воскликнула женщина, возмущенная до глубины души.

Но казалось, мужчина не слышал ее и, все больше воодушевляясь, говорил дальше, то и дело поглядывая на свою растерявшуюся собеседницу и все так же злорадно усмехаясь,

– Ты пришла, чтобы услышать ложь, пришла, чтобы услышать от меня заветное:  « Я тебя прощаю». Но нет, я тебя не прощу, можешь не ждать этих слов и убираться к чертовой матери. Ты пришла сюда, потому что тебя мучает совесть …

– Джон! – воскликнула женщина, утирая предательски хлынувшие из глаз слезы, – Перестань.… Пожалуйста…

– Ну, нет! Ты дослушаешь до конца!  – чуть ли не выкрикнул мужчина и продолжил:

– Так вот! Не выйдет! Не в этот раз и никогда вообще ты не услышишь от меня ни одного хорошего слова! Потому что я не слышал ни одного от тебя.

Я думал, этот кошмар кончился. Еще там, на войне, когда последний раз стрелял, когда был ранен, я думал, что ведь все это кончится когда-нибудь. Я надеялся… и, наверное, поэтому пережил войну. Я надеялся увидеть тебя. Жил, вспоминая твои теплые руки, твое лицо. Надежда словно подпитывала меня. Но она оказалось ложью, приманкой. Я был обманут тобой… жизнью и…всеми на свете!

Когда был последний день войны, я подумал – вот последний день ада, а дальше конец и светлое будущее. Но не тут-то было! Я приехал сюда и… понял, что ад не кончился – я живу в нем, каждый день и это просто невыносимо. А все ты! Ты отняла у меня все: сначала мое сердце, потом мою надежду и веру, а сейчас и любовь. Боже, за что? Я иногда думаю, что же я такого натворил, чтобы пережить все это! Наверное, я совершил что-то страшное, раз получил в наказание такую жизнь… – наконец мужчина замолчал и, задыхаясь, заплакал, словно ребенок.

Помолчав немного, женщина проговорила:

– Джон, я не виню тебя за твои грубые слова… Ты не виноват. Я знаю. Виновата война…

– Нет, Дженни! Виноваты люди. Мы сами рушим все, что строим, все, что растим и любим. Война здесь не причем… – уже успокоившись, серьезно проговорил Джон.

Дженни кивнула и продолжила:

– Я знаю, ты меня ненавидишь…

– Скорее я ненавижу и презираю себя…. Да, куда более, чем тебя или кого бы то ни было. Поверь, ненависть глупое, слепое чувство, давно уже уступившее место в моем сердце злобе и равнодушию.

– Джон, я ведь не получила от тебя ни письма за три года! Ни одной строчки! – пытаясь оправдаться, воскликнула Дженни, – Я думала, ты умер! Конечно, знай я, что ты жив, я бы не вышла никогда замуж… Но поверь, я не знала, не думала.

– Не надеялась. Если бы любила – надеялась бы.  Да, я понимаю, моя смерть была бы очень желательна. Бедняжка, жаль, что я не умер под фашистской пулей, – ухмыляясь, проговорил мужчина.

– Ах, Джон! Не говори так, я ведь тебя любила и все еще люблю…

– Милая, зачем все это вранье! Нужно ведь хоть когда-то говорить правду людям. А то, боюсь, мы скоро забудем, как это делать, – перебил Джон и прихрамывая подошел к окну.

– Иди, Дженни! Бог тебя простит… Ступай, а то твой муж будет волноваться. Еще подумает, что я тебя тут убил… Вызовет полицию… Ну, чего же ты стоишь. Дверь у тебя за спиной, – устало прошептал Джон, прижимаясь щекой к ледяному стеклу и невидящим взглядом рассматривая еще зеленые деревья парка.

– До свиданья, Джон! – грустно бросила напоследок женщина и, тяжело вздохнув, вышла в коридор.

– Прощай… – послышался низкий голос, приглушенный рыданьями.

Дженни плотно закрыла дверь и с тяжелым сердцем прислонилась к ней спиной. И тут вдруг ее оглушил громкий выстрел, разорвавший гробовую тишину, царившую, казалось, не только в гостинице, но и во всем мире.