Алтузак-хан и Белес, двигаясь вниз по Мелеузу, добрались до широкой Агидели. На том берегу темнел густой лес. Чтобы добраться до Кунгак-тау, надо переправиться  через эту широкую реку, и хан и его молодой воин поехали вниз по течению реки к месту, где можно было бы перейти её вброд. Такое место нашлось быстро – это была порожистая отмель с бурлящими, но не глубокими потоками, – и всадники перебрались на другой берег. Здесь были уже владения бурджан, древнего народа, с которыми у балабашняков были дружественные отношения.

Теперь перед ними открылся прямой путь к Кунгак-тау. Осталось только подняться на безлесную возвышенность, тянувшуюся с севера и ведущую, всё поднимаясь и поднимаясь, к самой горе.

Небо, в отличие от вчерашнего, постепенно хмурилось, наполняясь серыми облаками. К вечеру могла начаться гроза, но не раньше. Пологий гребень, ведущий к вершине горы, был безлесным поначалу. Но далее, впереди, где и начиналась сама Кунгак-тау, был уже настоящий густой лес.

Подъехав к границе леса, стеной стоящего перед ними, Алтузак-хан и его спутник увидели, выложенную кем-то в незапамятные времена, невысокую пирамиду из камней. Это было древнее святилище, предназначенное для умиротворения духов. Кем и когда оно было построено? Возможно, то были древние люди, живущие ещё лишь дарами природы, но уже отчётливо сознающие, что её духи властны над всем их существованием. Ведь говорится в преданиях шаманов, что первые неспящие, положившие начало возникновению тайных братств Хранителей, жили ещё в те давние, сокрытые мраком времена, когда у человека не было коня и лука и людьми ещё не правили ханы. В таких вот местах, наверное, те люди разговаривали с духами, прося у них удачи на охоте или в войне, или исцеления от болезней, – и обозначали эти места такими сооружениями. И каждый путник, пересекающий эту границу, оставлял здесь, на этом магическом месте, какое-нибудь подношение для духов горы. Это было священным действом, поддерживающим равновесие: человек благодарил окружающий мир, почитая его этим жестом, исполненном глубочайшего смысла и тончайшего волшебства.

Алтузак-хан и Белес соскочили с лошадей, и подошли к пирамиде. Здесь давно никого не было: не видно следов человека, не считая самого сооружения. В лесу вовсю щебетали птицы; под высоченной ветвистой сосной, в переплетении её выпирающих из земли корней, копошилась маленькая черепаха; а далее, в тени леса, люди увидели олениху и её детёныша, жёлтым пятном маячившего в зарослях кустарника.

Камни пирамиды зеленели пятнами мха.

Алтузак-хан снял с шеи серебряную цепь  с серебряным же украшением, в виде изображения медведя, склонившего голову к передним лапам, и поднял её, зажав в правой руке, над головой, словно показывая всему миру.

– Я Алтузак, хан народа балабашняков. Вступаю в этот лес, на эту священную гору и прошу вас принять этот дар в знак моего преклонения. От чистого сердца я предлагаю этот дар – примите его.

И у границы густого леса, покрывающего Кунгак-тау, хан, предводитель степного народа, что из века в век кочевал внизу, на равнинах, почтительно, обеими руками, положил серебряное украшение на один из камней древнего святилища.

Белес же, достал из колчана несколько стрел, поднял их на раскрытых ладонях кверху, в жесте предложения, и молча, но благоговейно, положил их на камни пирамиды.

Исполнив этот древний священный ритуал, хан и его воин, сев на своих коней, продолжили путь к вершине. Теперь они двигались уже через сплошной лес. Алтузак, как и все башняки, никогда не бывал на этой горе, хотя много раз видел её из степи. Долгий подъём сквозь густой лес давался им с трудом: лошади устали и с неохотой передвигали натруженные ноги. Но вот подъём закончился, хотя это ещё и не конец пути. Они продолжали двигаться вперёд, к оконечности вытянутой в длину горы, где, как Алтузаку привиделось в его сне, должна быть открытая площадка, открывающая вид на бескрайние просторы, уходящие к югу и западу. И в час, когда солнце, лишь изредка появляющееся из-за облаков, поднялось в высшую точку своего пути, путешественники добрались до своей цели.

Всё было так, как в его сне. И та женщина… она сидела в том же положении, спиной к ним.

Алтузак спешился и, велев Белесу оставаться на месте, пошёл вперёд.

– Ты пришёл, хан башняков, – не оглядываясь, сказала женщина. – Я ждала тебя.

– Да, я пришёл.

– Иди сюда, сядь рядом.

Алтузак подошёл и сел возле женщины, сбоку от неё. Этой женщине, со смуглым и обветренным лицом, и чёрными, без единой седины, волосами, достающими до пояса, в равной степени могло быть как тридцать, так и шестьдесят лет. Пронзительный, но абсолютно спокойный взгляд её чёрных глаз таил в себе необычайную силу и, вместе с тем, неземную отрешённость, – и он проникал, как показалось Алтузаку, в самое сердце.

– Я звала тебя, хан.

Она говорила на языке его народа: – чисто и правильно, словно это её родной язык. А может, так оно и есть?

– Сначала, я расскажу тебе, как появилась Агидель. Ты, конечно, знаешь это предание, появившееся здесь задолго до вас. Но я расскажу ещё раз, слушай же, хан, – и женщина начала свой рассказ:

«Дочь Урала, прекрасная Агидель – это сияющая душа всего этого края, великолепием своим радующая людские сердца. А ведь раньше, во времена юности мира, была она прекрасной девой ослепительной красоты.

И узнал о ней Ашак, сын великого правителя, юноша с каменным сердцем. И поехал к ней, уверенный, что Агидель согласится стать его женой. Но она не приняла богатых даров, отвергая, тем самым, его сватовство. Ашак рассвирипел, ведь никогда ещё не испытывал он отказа своим желаниям. Схватив юную деву, юноша бросил её в свое седло и помчался на юг, увозя Агидель. Опасаясь расправы Урала и его грозных воинов, Ашак гнал коня во всю прыть, безжалостно хлестая бока его бичом. А верный беркут Ашака, его охотничья птица, летел высоко над ними, взирая с небес на их путь.

В отчаяньи воззвала Агидель к старому Уралу голосом самого̀ сердца: «Отец мой! Не позволь унести меня! Не вынести мне разлуки с Родиной!» И взмахнул Урал своим бичом, свист которого разрезал воздух до самого неба так, что беркут Ашака заметался в испуге кругами. И ударил хлёстко о землю, и громоподобный щелчок расколол саму землю перед конём Ашака. Провалился конь под землю, и разлом над ним начал смыкаться.

Агидель же бросилась бежать назад, на север, в сторону родного дома. Но быстр был в беге Ашак, и скоро схватил её своими сильными руками. Вновь воззвала Агидель к своему отцу: «Как же крепко он держит меня! Не вырваться мне из этой хватки!»

И второй раз взмахнул Урал бичом своим волшебным, и, раскрутив его над головой, щелкнул так, что воздух вокруг задрожал и зазвенел, оглушая пронзительным стоном.

И растворилась Агидель в этом дрожащем звоне. Обратилась водою текучей и легко выскользнула из объятий Ашака. Став рекой сверкающей, понеслась стремительно прочь от юноши, неподвластная более его жадным рукам.

Тут же беркут Ашака, видя, что добыча ускользнула из рук хозяина, бросился с неба вниз, чтобы преградить путь Агидели, не дать ей утечь далеко. А Ашак озлобленный, не способный удержать реку в руках, всё хватал и хватал воду. Но лишь разбрызгивал её высоко над своей головой.

И из брызг тех возникла радуга, раскинув дугу волшебную над Агиделью. Но не радостным сиянием озаряла она всё вокруг, а светилась тревожной печалью. Ведь путь Агидели был перекрыт орлом, что крепко вцепился когтями в землю и широко раскинул свои могучие крылья. Не прорваться светлой Агидели через такую преграду – слаба она против великой птицы.

Лишённая теперь голоса, сиянием радуги обратилась Агидель за помощью к Уралу отцу.

И уже в третий раз взмахнул он бичом своим, и яростно щёлкнул в сторону недругов Агидели, чтобы навсегда уже остановить их. Гром от бича устремился в сторону Ашака и его беркута, сотрясая всё грохочущим гневом.

Но не поразил он полностью Ашака. Конь его упорно выбирался из-под земли, и голова его показалась уже над поверхностью. И поразил гром Урала голову коня, за которой спрятался Ашак, и устремился дальше к беркуту, коснувшись самого̀ Ашака лишь чуть.

И от грома того обратился конь в камень, а следом за ним и беркут стал камнем, раскинувшимся на пути Агидели. И хоть юноша мог ещё двигаться, но чувствовал уже, как каменеет тело, и замедляются его движения. Но зато Агидель была остановлена, как думал он в последнем своём торжестве.

А радуга Агидели, сверкая в небесах, привлекла другие реки этого края. И устремились на помощь сестре своей новой Ашкадарья и Стерля. С их помощью легко уже Агидель обогнула крылья каменной птицы и обрела, наконец, свободу желанную.

Ашак, почти лишённый уже подвижности, увидев свободу Агидели, задрожал в охватившей его отчаянной страсти к потерянной девушке. То последняя искра его жизни сумела зажечь в каменном сердце любовь, которую не знал до этого юноша, сын великого правителя.

В последнем отчаянном усилии вырвал Ашак из своей груди сердце, и бросил вслед Агидели. «Возьми, прекрасная Агидель, моё сердце! Больше оно не принадлежит мне!»

Но не приняла красавица последнего дара юноши. И он, чтобы уже не стеснять свободы Агидели, отошёл от её течения в сторону. Со стороны ещё долго любовался Ашак плавными изгибами и сверкающей свежестью Агидели. И вот так, любуясь чудесной красотой, обратился в недвижный камень, как и его сердце, ставшее большим лишь в последний миг жизни.

А Агидель, кроме Ашкадрьи и Стерли, обретшая ещё много других сестёр и братьев, стала признаваема ими как старшая сестра, ведь она была дочерью старого Урала. И не пожелала уже вернуться домой в прежнем своём облике. Стала она сверкающим украшением прекрасного края, привлекающим благоволение небес на эту землю.

И верным стражем Агидели стал тот самый каменный беркут, величаво раскинувший крылья свои над ней и её страной. И люди зовут его Кош-тау (гора птица), зная без тени сомнения, что он, как и сама Агидель, неиссякаемый источник духа всей этой страны.

Каменная голова коня Ашака и его каменное сердце так же стоят, к югу и к северу от Кош-тау, на пути Агидели. И дополняют, гордым величием своим, бесконечную красоту этой страны…»

Закончив рассказ, женщина долго вглядывалась в лицо Алтузака. Затем продолжила:

– Слушай меня дальше, хан башняков. Мой имя для людей – Басаат и я – дочь Агидели. Моё место не здесь – оно внизу, у реки. Но некоторые события привели меня – так же, как и мой зов тебя – на эту вершину. Хранитель горы сейчас где-то на восточном склоне, – он предоставил это место в наше с тобой распоряжение, и у нас есть время, чтобы ты выслушал меня. Так слушай же:

– Началось всё два года назад в заоблачной, высшей сфере круговорота вечности. Хумай, дочь Солнца и небесного царя Самрау, упросила того отпустить её на землю. Её отец, Самрау, любит своих дочерей, и он отдал Хумай на двенадцать лет долину Агидели со всеми её притоками. И она спустилась на эту землю, и её волшебный свет пронизал эту страну, и для реки это – высшее благодеяние. Два года уже здесь всё расцветает красотой и благодатью и ты, хан, конечно же, заметил это.

– Да. И я видел её во сне, золотую птицу.

– Это один из её обликов. Но, если бы ты увидел её в облике прекрасной девушки, то это было бы настоящей, сказочной удачей для тебя и ты, хан, до конца своих дней был бы одарён способностью видеть перед собой путь счастья. Но образ птицы и её пение – это тоже очень хороший знак, не каждому доступный.

– Разве не ты, Мать Басаат, явила мне тот сон?

– Нет, конечно. Я лишь привела тебя сюда, на вершину Кунгак-тау. Слушай дальше, хан:

– Хумай – существо мира, добра и счастья. Она не может быть там, где идёт война и льётся кровь. На юге, в Большой Степи, уже много лет полыхает война, и она вот-вот может хлынуть сюда, и тогда Хумай навсегда оставит эту землю. И вся краса, расцветшая её сиянием, будет уничтожена и выжжена войной. Тэнгри, наделяющий жизнью, слышит песнь дочери Солнца и Самрау, небесного владыки и, чтобы Хумай могла остаться здесь, даёт нам возможность уберечь эту страну от войны, являя знаки.

– Нам грозит война, Мать Басаат?

– Да. Разве этим летом ты не видел по ночам особенно много зарниц на юге? И ни разу тучам не удалось скрыть нас от кровавого сияния Аташ-Бахрама, звезды бога войны. В день солнцестояния стая журавлей пролетела с юга на север, крича пронзительно, словно они спасались от гибели. А полная луна в ту ночь была красной, как свежая кровь. Было ещё много знаков – это сам Тэнгри разговаривает с нами, мы лишь должны видеть всё. И это он, когда я стояла в потоке своей реки, сказал мне, что я должна подняться сюда, на эту вершину, и привести тебя. Здесь он скажет нам. А теперь, башняк, мы будем сидеть с тобой и ждать. И не говори ни слова – всё, слова больше не нужны…

Белес, привязав лошадей к деревьям, остался возле них и теперь сидел на траве, разглядывая всё вокруг. Он ни слова не слышал из разговора хана и той женщины, но знал, что всё это очень важно. Похоже, что они долго пробудут здесь.

Басаат, Хранительница Агидели и Алтузак, хан балабашняков, сидели, глядя на раскинувшиеся внизу бескрайние просторы. Прошло много времени: трудно сказать, сколько – солнца не было видно. Сперва было неудобно сидеть в одной позе, но постепенно Алтузаком овладели покой и странная отрешённость, и прилив сил, наполняющих его с каждым вдохом. Хмурое небо сливалось с равниной и с горами рваными клочьями, свисающими от облаков, и всё это создавало волшебный, совершенно неземной вид, заставивший Алтузака забыть о времени. Вот вдали сверкнули, подряд друг за другом, три молнии, с каждой новой вспышкой всё ближе и ближе; и вслед – раскаты грома, оглушившие Алтузака. Дрожь охватила всё его тело. Застывшие глаза смотрели вдаль – не на равнины и не на рваные облака, а дальше – дальше всего, что может быть увидено. Всё вокруг закружилось в вихре, и затанцевало – в спокойном и всеохватывающем, рождённом единением земли и неба, древнем, изначальном ритме самой жизни…

Прошла целая вечность…

Вдруг синяя, пульсирующая точка проступила в смешении цветов и образов, и приковала внимание Алтузака.

А затем словно пелена спала с его глаз, и он отчётливо увидел, что точка эта – развевающееся синее нечто, дрожащее на чём-то вроде шеста. Всё это проступало всё яснее, и вскоре Алтузак увидел чёткую картину: конский хвост! Он развевается на древке семихвостого знамени кипчаков! Картина расширялась, дополняясь новыми деталями. Войско кипчаков несётся прямо сюда, к этой горе, и впереди знаменосец с семихвостым, развевающимся знаменем с синим хвостом на конце древка. Орда несётся лавиной, ощетинившейся сверкающими копьями и заполняет собой всё…

И вдруг они остановились, как будто наткнувшись на преграду. Прямо на их пути стоит одинокий всадник. И в руке его – пятихвостое знамя месегутов. Его конь вздымается на дыбы, всадник поднимает своё знамя высоко, насколько возможно, над головой. И войско кипчаков рассеивается, как дым. Постепенно исчезает и одинокий всадник, и лишь знамя месегутов – пятихвостое, красного цвета – остаётся перед глазами Алтузака. Оно поднимается выше и всё увеличивается в размерах.

И вдруг Алтузак понимает, что облака и солнечный свет создали причудливую картину в небе: – знамя красного цвета и с пятью хвостами. Вот они, облака, и вот равнины и горы. И красное, пятихвостое знамя, созданное облаками и игрой света заходящего солнца в них – вот оно, прямо в небе перед ним. Алтузак встряхнул голову, приходя в себя.

– Это знамя месегутов, – сказал он.

– Продолжай смотреть, башняк.

Облака уже изменились, и то место, где ими был создан образ знамени, уже зияло прорехами в полностью скрытом тучами небе. Из одной из этих прорех горящей струной изливался поток солнечного света, направленный в одну точку посреди равнины.

– Оно там, – сказала Хранительница.

– Знамя месегутов? – спросил Алтузак.

– Нет, не знамя. Там человек, который нужен тебе, хан. Он, я думаю, из месегутов. Ты должен найти его – небо прямо указало тебе на него своим светом.

– А знамя, о чём оно говорило?

– Ты узнаешь об этом, хан. Теперь всё, поезжай.

И, когда Алтузак-хан и Белес спустились с горы Кунгак-тау, началась гроза. Наступила ночь…