Трое вышли из леса… (миниатюра)

– Гаррий Бонифатьевич, когда же, наконец, я дождусь конкретного ответа на конкретный вопрос: кто убил Сидорова?
– Какого Сидорова?
– Тэ-э-э-ээк… Тэк-тэк-тэк… Опять начинается привычная тягомотина под названием «марлезонский балет»… Привычная и привычно тоскливая…
– А чего всё балет-то? Чего всё я-то? Чуть какая колбаса – всегда я виноват! Вечный рыжий! Вы сначала разберитесь, а потом предъявляйте! А то сразу балет! «Пара-пара-парадваимси на своём веку!».
– Вот я и говорю: па-де-де, грибёна вошь, с тройным тулупом… Не слышу про Сидорова.
– А у нас их, к вашему сведению, целых три. И все Сидоровы! Поэтому и спрашиваю какого. И если уж по гамбургскому счёту, то даже четыре! Но четвёртый по фамилии не Сидоров, а Сидорини. Звать Арчил Гургенович, сорока восьми лет, итальянской нации, по профессии мойщик окон в городе Палермо. К нам приехал как международный турист по обмену опытом. Не хреново в этой Италии вообще, и в этой Палерме, в частности, оконные мойщики зарабатывают, если по международным турням разъезжают так же запросто, как мне в баню сходить!
– Это провокационное мнение с далеко идущими последствиями. Поэтому прошу меня от его выслушивания освободить, потому что мне осталось всего полтора года до пенсии. Так что для начала ставлю вам на вид. И давайте ближе к теме, Мопассан вы наш Ги де…
– Вот я и говорю: пропал итальянец, а на четвёртый день был обнаружен участковым полицейским инспектором Гребунковым Мэ Мэ на блат-хате у Верки-модистки. На момент обнаружения пребывал в состоянии непрекращающегося оргазма (не Гребунков, конечно, а этот итальянский мафийозя. У Гребункова Мэ Мэ вообще никаких оргазмов не бывает, потому что он – образцовый чсемьянин.) и обобранного веркиными подельниками до своей последней итальянской нитки. Нитка возвращена ему нашими славными органами в результате экстренных оперативно-розыскных мероприятий в знак дружбы между нашими странами. За что им отдельное гран мерси (и неплохо бы в приказе по управлению). В настоящее время во избежание международного скандала этот прыщавый гнус Сидорини находится на нашей конспиративной служебной квартире, где усиленно отпаивается капустным рассолом.
– Почему капустным? Почему не огуречным? Где наше хвалёное гостеприимство?
– Отвечаю по пунктам: в этом квартале на расходную статью «гостеприимство» лимит исчерпан, так что… А именно капустным. А не огуречным, рекомендовал привлечённый консультант, кандидат медицинских наук, доцент Шварценгольд Христофор Абрамович…
– Нашли кого в консультанты привлекать… Эх, молодёжь, молодёжь… Дальше!
– …так что на сегодняшний момент их всё-таки не четверо, а трое. Поэтому повторяю вопрос: какого Сидорова?
– Всех трОх. По очереди, согласно списка.
– Если по очереди, то это в порядке убытия магазинный охранник, трамвайный кондуктор и известный скотопромышленник (при Советской власти – не менее известный рецидивист-фарцовщик. А может, и более. И намного, чем менее.).
– И..?
– Охранника убила на его рабочем месте бабка-покупательница. Он её хотел проверить на предмет тайного выноса продуктов под подолом в обход магазинной кассы. Если проще, то чтоб не платить. Начал он эту старую шуструю колбасу щупать, а она заорала и заехала ему прямо в лоб мороженой треской. Весу в треске было два с половиной килограмма (это уже судмедэксперт определил. У него же весы!). Так что охранник погиб на месте. Бабку задержали, из-под подола у неё изъяли три бутылки водки «Столичная», ёмкостью каждая ноль пять литра, килограммовый пакет пряников «Тульские», котелку ливерной колбасы, полкило сыра марки «камамбер» и упаковку сливочного масла, высший сорт, весом в двадцать пять килограммов. Но в возникшей суете (во время её обыска в торговом зале в продажу совершенно случайно, без всякого предварительного сговора с этой старой колбасой, выбросили уценившийся сахарный песок и прошлогодние дрожжи) бабке удалось скрыться. Объявленные планы «Перехват», «Сирена» и «Богадельня», как всегда, ничего не дали. Так что объявлена в розыск. Пограничники предупреждены.
– Хм… Убедительно… Следующий.
– Трамвайного кондуктора выбросили на ходу из трамвайного же вагона разъярённые пассажиры. Конфликт возник не почве неприязненных отношений, потому что кто-то из конфликтующих сторон был сильно выпимши. Или пассажиры, или сам кондуктор, или и те, и другие вместе, в люлю и досыти. При полёте выброшенный ударился головой о бетонный фонарный столб. Тоже сразу аллес капут. Столб был экстренно починен прибывшей на место дежурной бригадой электросетей. Бригаде вынесена благодарность за оперативность. Тем более, что все они (четыре человека) как один оказались трезвыми. Ужас! А ведь когда-то назывались бригадой коммунистического труда…
– А что пассажиры?
– В страхе за содеянное перед неминуемым наказанием остановили вагон стоп-краном ещё до прибытия электриков и нашей оперативно-следственной группы и разбежались кто куда, громко крича сначала на весь вагон, а потом и на окружающие окрестности. Что создало дополнительную панику в рядом расположенных домах и прилегающих кварталах, потому что через пять минут орали уже все. Вы же наш народ знаете. Им был бы повод, а уж поорать…
– Не уклоняйтесь от темы. Скотопромышленник?
– … убит коровой. Удар копытом в правую теменную кость.
– Конкретнее.
– Хотел потрогать её за вымя. Корова. вероятно, была против потрагивания. Возможно, боялась щекотки. А может, просто испугалась. В общем, лягнула – и лягнула, как вы можете себе представить, совершенно удачно.. Она сейчас задержана и проверяется на предмет заболевания бешенством, неврастенией и стафилококком.
– Стафи чего?
– Кокком. Это бактерии такие. Так называются в учёных кругах и широкой общественности.
– А бактерии-то тут при чём?
– При том, что они бывают заразные.
– Это в смысле, что могут повлечь за собой смертельный уход?
– Ага. Исход.
– Но-но! Поговорите мне ещё здесь отсюда! Забыли, с кем разговариваете? Распустили, понимаешь, языки, а мне расхлёбывай полной плошкой!
– Извините. Виноват. Очень много дел. Замотался.
– В таком случае подведём итог. Предлагаю виноватым во всём назначить этого итальянского Сидорини и передать все следственные материалы в Интерпол. Или сразу на Бейкер-стрит. Чтобы не напрягать нашу и без того противоречивую полугодовую отчётность. Возражения есть?
– А-а-а-а-а…
– Возражений нет. Я так и думал. На этом наше сегодняшнее производственное совещание следую считать закрытым. А теперь работать. работать и работать, как завешал нам так сказать и не утирая пота и пыли (шутка)! И кстати, напоминаю, что сегодня у нашего отдела согласно ранее утверждённому плану – культурно-массовое мероприятие: коллективный поход на вечерний сеанс в кинотеатр «Снежинка» на просмотр военно-патриотического фильма «Трое вышли из леса». Напоминаю специально, чтобы не получилось как в прошлый раз, который мне пришлось уминать с трудом и выговором.

Опора и надёжа (миниатюра)

У меня есть знакомая, некто Люся. Ничего себе барышня: губки бантиком, носик пуговкой, морда круглая, на щеках – веснушки, жирность тела – повышенная, округлость форм – убедительная (если не сказать, подкупающая и провоцирующая на энергичные действия). Да что там «ничего себе»! Красавица, каких поискать! Настоящая Мона Лиза из совхоза «Путь Октября» (или как его наши остряки-сквернословы переименовали – «Всё путём!»). Про совхоз не оговорился, она там на весовой работает. Весовщицей. Между прочим, отличный работник. Бывало, купишь её кило пряников – и взвешивай что угодно, как угодно и в своё удовольствие. И не стесняйся, здесь все свои! Люся рядом с весами стоит, пряники грызёт, жмурится счастливо и вся эта грёбаная совхозная продукция, все эти картошки-моркошки-свеколки и прочие ананасы, ей глубоко по её люсиному барабану. И это правильно: они её, что ли, эти картошки и эти моркошки? Персональные? Если бы были персональные, то она бы за каждый клубень, за каждую морковятину вам глазёнки бы выцарапала и даже ни разу при этом не зажмурилась. Но всё сейчас взвешиваемое не её персональное, а совхозное. Значит, по сути, общественное. Значит, по сути, ничьё. Так что с чего ей, Люсе, напрягаться? Тем более, что у неё в руках куль с пряниками. Этакий ненавязчивый гешефт. Что ей, Люсе, очень приятно, потому что этот куль есть своеобразное признание её скромно-самоотверженного труда. Главное, чтобы после пожирания у неё ничего не слиплось. А то пряники на этот раз уж больно сахЕрные. Прям ужас. Сплошная глюкоза, а не пряники.

А на днях к тому же Люсе привалило счастье превеликое: аккурат перед Масленицей она замуж вышла. Я её избранника хорошо знаю: Петюня ( кличка – Прицеп). Потому что на тракторе работает, и не просто тракторе, а тракторе с прицепом, а когда в пивную заходит, то всегда тамошней буфетчице Валечке так и говорит: «Мне, Валюня, как всегда». И этак интимно-заговорщически ей подмигивает. Дескать. озарись, красавица, улыбкой, шевельни призывно бёдрами! Хорошо ещё, что Люся про эти озарения и эти шевеления не знает. А то Валечке уж точно мало бы не показалось…

Так что Валечка (пока!) озаряется и шевелит совершенно беззаботно, без физических страданий и душевных волнений, и при этом даже лучезарно улыбаясь. Петюне кружку «жигулёвского» накатывает, а к кружке – упомянутый «прицеп»: сто пятьдесят. И на закуску – беляш, в «микроволновке» разогретый, или бутер с селёдкой (бутер разогревать не надо. Он и безх разогрева хорош.).

Примет Петюня на свою рабоче-трудовую грудь прицеп, крякнет довольно, сделает глубокие вдох и выдох… После чего к кружке присосётся, могучи глотком сразу до половины выдует и начинает закуску не спеша поедать. Со стороны на него посмотришь – натурально залюбуешься. Чудо-богатырь! Илюша Муромец местного разлива и местного же засола! Все были бы такие! Всем бы так сказочно везло!
Доест-допьёт, кепчонку свою на затылок опять нахлобучит – и снова в трактор. Снова пахать и сеять ( и скоммуниздить чего, если под руку подвернётся. Святое дело!).

Так что хорошая у них семья должна получиться. Уж наверняка и ребёнчика замесили. Зря, что ли, после свадьбы два дня в баньке мылись-парились. два дня, оттуда почти что не вылезая! А когда всё-таки вылезали, то садились на лавку, отдувались-отдышивались, ухмылялись этак хитренько, друг на дружку игриво поглядывая – и опять туда ныряли. Опять мыться-париться, спинки дружка дружке тереть-натирать… А чего? Дело-то молодое. А банька для детишкового замеса – самое место!

Так что, повторяю, хорошая получается у них семья. Качественная. Потому что оба – и Люся, и Петюня – люди труда. Образно говоря, опора страны и её проверенная надёжа. На таких, как Люся и Петюня, наша Русь-страна всегда держалась, держится и держаться будет. Без сомнений, потому что без таких – никуда. Ответственно заявляю. И к гадалке не ходи.

Два пончика с сахарной пудрой (рассказ)

Кондрат Епифанович Резинкин ехал по улице верхом на лошади. Он любил ездить верхом. Но не умел. Вследствие чего с лошади часто сваливался и получал различные повреждения своего пока что относительно цветущего и относительно молодого (ему на Покров исполнилось всего пятьдесят восемь лет) организма в виде травм отдельных органов (руки, ноги, голова, мозги), и различной степени, форм, а также тяжести. Но поскольку характер он имел не просто целеустремлённый, но и совершенно упёртый, то поправившись от очередного повреждения (или дома, а чаще в травматологическом отделении местной больницы), снова и снова забирался на лошадь. Такой человек. Как писал поэт, «гвозди бы делать из этих людей…» – а толку-то?

Ему уже и родные, и друзья, и знакомые собутыльники сколько раз говорили: «Ну, чего ты такой упёртый? Чего опять на неё лезешь и лезешь? Ведь ничего, кроме расстройств, от этого залезания не получаешь! А сколько денег из-за этого своего упёрства теряешь? Ужас! Помнишь, в позапрошлом годе на Покров ты с неё в очередной раз грохнулся, и она тебе своим подкованным копытом вынесла половину зубов на верхней челюсти и треть на нижней? Сколько ты тогда на стоматолога потратил, а потом – на зубного техника? Это ж запросто можно было машину на те деньги купить! На машине бы сейчас ездил, а ещё лучше – на трамвае! Светло, тепло, мухи не кусают, кондуктор билеты продаёт – и никакого риска! Единственная неприятность. если кондуктор пьяный опадётся. Огреет чем-нибудь по башке или из вагона на полном скаку выкинет. Но так редко бывает. В основном, они на работе трезвые. Особенно не глумятся, должность боятся потерять. Так что красота! Но тебя же не убедишь! И чего ты дураком таким упёртым уродился? Нет, ты скажи! Так бы и дать тебе по башке!».
Кондрат Епифанович им не отвечал. Нет, он сначала пытался, но скоро перестал. Да и что можно было ответить, что возразить по существу и сути? Ничего.

А третьего дня он ехал на лошади с работы (Кондрат Епифанович работает слесарем-наладчиком на заводе резиново-медицинских изделий. Между прочим, в своём рабочем коллективе пользуется авторитетом как стахановец и рационализатор своего нелёгкого слесарно-наладчинщеского труда) и на повороте от пивной «Три поросёнка» к цирку лилипутов познакомился с девушкой. Девушка шла пешком и чего-то тащила в большой полиэтиленовой сумке. При взгляде на неё у Кондрата Епифановича ёкнуло сердце и по душе разлилась благодать. Какая хорошая девушка, подумал он умилительно. Тощит чего-то. Может, в магазин заходила. Затарилась там разными булками-пельменями. Может, по дороге чего тяжёлое нашла. А может, с работы чего скоммуниздила. Может, чего гигиеническое и что плохо лежит (лежало). Святое дело приделать такому лежащему ноги!

– Здравствуйте, – сказал он девушке вежливо.
– Здорово, – ответила та без особой приветливости. На лошадь она никакого внимания не обратила. Или обратила, но виду не подала.
Стесняется, решил Кондрат Епифанович. Наверно, скромная. И я её где-то, кажется, видел. Где? Ну, конечно! Это же она!
– А я вас знаю, – сказал он радостно.
Девушка посмотрела на него вопросительно, но без злости.
– Мы в позапрошлом месяце рядом в больнице лежали, – пояснил Кондрат Епифанович. – Только я в травматологическом, а вы – во второй хирургии. У вас на женской половине ещё уборная засорилась, потому что пациентки туда свои бабьи прокладки кидали. Заведующий отделением очень орал и называл пациенток нехорошим словом на букву «бэ».
И сказав это, он смущённо улыбнулся.
– И чего? – вдруг набычилась девушка. Видимо, ей было неприятно напоминание о больнице и заведующем отделением..
– Вы меня, конечно, не помните, – продолжил Кондрат Епифанович, прибодрившись тем, что девушка вступила с ним в разговор. – А я тогда о вас многое узнал!
– Например? – произнесла девушка второе за время их встречи слово.
– Например, что вас Анжелой зовут. Правильно?
Девушка затравленно кивнула.
– … и что вам тогда грыжу оперировали, – продолжил Кондрат Епифанович.
Девушка покраснела.
– Удачно хоть соперировали-то? – не унимался Кондрат Епифанович. Его прямо-таки буквально попёрло на разговорчивость.
– А то, – не стала возражать девушка и неожиданно похвасталась. – На двух дисках!
– Не понял, – сказал Кондрат Епифанович.
– У меня ж грыжи-то были меж позвонками, а не на кишках! – пояснила она и вдруг улыбнулась смущённо. – А вы подумали, что на кишках?
– Ага, – сознался Кондрат Епифанович, и они оба от этого его искреннего признания весело рассмеялись.
– А вы чем по жизни занимаетесь? – задал Кондрат Епифанович следующий вопрос.
– Раньше на стройке работала. Бетонщицей-арматурщицей. Там и грыжи в позвонках заработала. Зато сейчас я – актриса и модель!
Это «актриса и модель» она произнесла гордо и даже вызывающе, и в подтверждение этой вызывающей гордости демонстративно тряхнула своими очаровательными бетонщице-арматурщическими кудряшками.
– Модель чего? – не понял Кондрат Епифанович.
– Всего! – ответил она всё с тем же с вызовом. – На прошлой неделе, например, вафли представляла. Сорт «Снежинка». А вы кем?
– Слесарь-наладчик промышленного оборудования на заводе резиново-медицинских изделий! – ответил Кондрат Епифанович и непроизвольно (непроизвольно!) выпятил грудь.
– Резиново-медицинских… – повторила девушка задумчиво, после чего мечтательно прикрыла свои очаровательные модельно-актрисные глазки. – Как это романтично звучит: резиново-медицинские изделия… И очень эрогенно!
И они продолжили своё теперь уже совместное движение, открывая друг в друге всё новые и новые великолепные качества. В частности, кондратепифановичеву зарплату и вовремя ли её платят.

Так что если раньше у него было все просто хорошо, то теперь просто великолепно и абсолютно замечательно. Сегодня он идёт на очередное с Анджелой свидание. Бутылку уже купил и денег взял восемьдесят тысяч. А то Анджела пожаловалась, что ей абсолютно не в чем ходить и поэтому неплохо бы купить шубку из нутрии. Но только у неё денег на шубку нету. Ни копейки. Экая досада! Хоть опять иди в бетонщицы тире арматурщицы. Опять грыжи зарабатывай этим честным, чтоб его черти сжевали за его честность, трудом.

Он вышел из дома, сошёл с крыльца. залез на лошадь. Лошадь заржала. Чего это она. Подумал Кондрат Епифанович неприязненно. Может, голодная? Так я ж ей утром булку давал. И огурец. А в обед – два пончика. С пудрой сахарной…

Он выехал на лицу и не спеша направился к центру. Надо ещё цветов купить, подумал Кондрат Епифанович, А то без букета как-то неприлично. Анжелочка может подумать, что я – жмот…

Закуска прилетает в полдень (миниатюра)

(почти неправдоподобная, даже мистическая в своей таинственной загадочности история из серии «Гаррий Бонифатьевич и его большой зелёный чемодан)

В двенадцать часов дня Гаррий Бонифатьевич шёл своим привычным маршрутом (а именно: из пивной «Три поросёнка в библиотеку имени Сакко и Ванцетти), как вдруг ему на макушку что-то шмякнулось-брякнулось и, не удержавшись, свалилось под ноги, в придорожную траву. Гаррий Бонифатьевич от неожиданности произошедшего ойкнул и вздрогнул, после чего опустил глаза, чтобы посмотреть на искомый предмет. Предмет он увидел сразу. Это была большая, аппетитная, жирно-сочная котлета. Однако, подумал Гаррий Бонифатьевич. А наши иностранные недоброжелатели трубят во всех своих информационных агентствах, что мы живём хреново. Ничего себе хреново! Котлетами швыряемся! Он повертел головою по сторонам, потом поднял глаза к небу. Проделав эти головные движения для определения источника котлетного швыряния, он ничего подозрительного ни на небе, ни в окрестном пейзаже не обнаружил. Небо было пустынным, даже без привычных ворон и воробьёв, а на земле, по всем видимым сторонам громоздились угрюмые деревянные заборы, ограждающие частный сектор жилых домов. Однако, повторил Гаррий Бонифатьевич. Что бы значило это котлетное швыряние?

–- Эй! – крикнул он на всякий случай в пространство. – Балбесы подзаборные! Вы чего котлетами швыряетесь? Совсем, что ль, уже в натуре?
В ответ не раздалось ни звука.
– Эй! – повторил он так же громко и отчётливо, всё ещё надеясь на ответ. – Отзовитесь из мрака!
– Чего орёшь, солдатик? – услышал вдруг у себя за спиной, испуганно обернулся и увидел маленькую сморщенную старушку в застиранном платочке и откровенно противной внешности.
– Здеся ж нету никого! Иль командира потерял? – и старушка залилась таким же, как её отталкивающая внешность, противным смехом.
– Тебя не спросил, старая колбасятина, – буркнул Гаррий Бонифатьевич смущённо (и ведь подкралась-то как неслышно! Прям Штирлиц! Радистка Кэт! Плейшнер и гестапа!).
– Эт ты, что ли, котлетами здеся швыряешься? Нашла, понимаешь, занятие! А ещё пожилой человек!
– Котлетами? – удивилась старушка, умышленно проигнорировав упрёк в отношении возраста. – Какими?
Это не она, понял Гаррий Бонифатьевич, но отступать было поздно.
– А вот такими! – и он показал вытянутым корявым указательным пальцем какими.
– Совсем, что ли, зажралася, старая колбасень? – добавил вызывающе и укорил, надеясь непонятно на что. – А ещё, небось, была в своё время героиней труда! Знатной стахановкой!
– И-ех! – – окончательно развеселилась старушка. – Какая героиня, какая стахановка? Стахановки до сих пор в президиумах заседают, пышки с сахером молотют за обе щёки, призывают пламенно к труду и обороне. А у меня пензия десять пятьсот. Хватает только чтобы булку себе купить, грубого помола, да за свет, газ, канализацию и Интернет заплатить. Какие котлеты, что ты, солдатик! – и даже рукой взмахнула. Дескать, какие котлеты, что ты, солдатик! Ты бы ещё пирожное крем-бруле назвал, идиот!
– А чего ж воду не назвала? – усмехнулся Гаррий Бонифатьевич, демонстрируя свою внимательность к старушкиным словам (вот он какой! Ему палец в рот не клади! Изловчится и всю руку отхватит! До локтя и выше! До самой до подмышки с её подмышечной впадиной!).
– За воду, значит, не плотишь?
– Не плачу, – не стала таиться старушка. – Я её у соседев ворую. Через форточку шланг на ихний водопроводный кран пришпандориваю и ворую. Они, соседи-то, богатые, – проябедничала она. – Поросёнка держут, на двух велосипедах в выходные катаются. Собаки такие. Блюдют себя!
– А не боишься, что они тебя за этим водопроводом застукают и по башке настучат?
Старушка опять махнула рукой.
– Не поймают. Я опытная. Ворую только когда они на работе. Они в горисполкоме работают. Теперь мерией называются. Заведуют отделами продуктов и питания. Собаки такие… Так эт не твоя? – вернулась она к прежней теме, имея в виду котлету, которая продолжала сиротливо валяться в траве.
– Не моя, – признался Гаррий Бонифатьевич. – А чего?
– Если не твоя, то я её себе заберу, – сказала она вдруг. Достала из-за пазухи газету «Труд» за какое-то число, наклонилась, завернула котлету в галетный лист и начала суетливо засовывать свёрток в карман своей ветхой кацавейки.
– Положь взад! – зарычал страшным голосом Гаррий Юонпрфатьевич и попытался вырвать свёрток из её жилистых старушечьих рук. Руки оказались не только жилистыми, но и неожиданно сильными, потому что цепко держали свою вожделенную добычу. Старушка, чтобы помочь рукам, даже попыталась укусить Гаррия Бонифатьевича за большой палец своими мелкими востренькими зубками (может даже бешеными!) и лягнуть своими худосочными ножками, обутыми в разноцветные сандалии и носочки в полосочку. Но, конечно же, победила молодость, и сверток был безжалостно вырван из её всё же ослабевших от нечеловеческого сверхнапряжения рук.
– Чтобы ты ею подавился, солдатик! – проорала вредная старушенция. – Чтоб тебя твой командир расстрелял из своего большого железного пистолета. И чтобы тебя в турму посадили за расхищение социалистической собственности!
– Много ты понимаешь в расстрелах и расхищениях.., – снисходительно усмехнулся Гаррий Бонифатьевич, засовывая свёрток за пазуху. Там будет надёжнее, подумал он. Уж туда эта старая колбаса нипочём не доберётся.

Он вышел на заросшую лопухами, незабудками и рододендроном главную городскую площадь (бывшая Старых Большевиков, а сейчас хрен его знает как она называется) и задумался. Нет, сегодня я в библиотеку не пойду, решил он. Что мне Мопассан, когда есть котлета! С такой радостной добычей мне в библиотеке делать нечего. Ещё начнёт распространять там свой аппетитный запах, а там люди интеллигентные. Могут неправильно понять и превратно истолковать. Пойду-ка я лучше в распивочную «У Ритки»». Или в другую – «У Надьки». Или даже в «Любимое». Освежусь ещё ста пятьюдесятью граммами и кружкой пива. Тем более, что закусон у меня уже есть. Не пропадать же добру. А уж потом пойду домой, смотреть очередную серию моего любимого сериала «Тени исчезают в полночь». Или в полдень. Или, наоборот, не исчезают, а появляются. Под покровом зловеще-пугающей темноты…

Три миниатюры из серии “Портреты”

Хау ду ю ду, мистер Мориарти!

Эпиграф:
– Холмс поднял с пола громадное духовое ружье и стал рассматривать его механизм.
— Превосходное и единственное в своем роде оружие! — сказал он. — Стреляет бесшумно и действует с сокрушительной силой. Я знал немца фон Хердера, слепого механика, который сконструировал его по заказу покойного профессора Мориарти. Вот уже много лет, как мне было известно о существовании этого ружья, но никогда еще не приходилось держать его в руках. Я особенно рекомендую его вашему вниманию, Лестрейд, а также и пули к нему.-
( Артур Конан Дойль, рассказ «Пустой дом»)

У нас в доме мужик из пятнадцатой квартиры застрелился. Я с ним знаком не был, иногда встречал в переулке. Мужик как мужик. Морда круглая, щёчки обвислые, нос пуговкой, взгляд грустный, усы. Я даже не знал, чем он занимается и где работает. Да и накой мне знать-то? Ходит смирно, матом не орёт, кулаки держит вкарманах, соплями не размахивает – оно и ладушки… И вот нате вам: очубучил чучу, продемонстрировал праздничный концерт с ослепительными фейерверками… Дуська Скоморохова как раз ведро на помойку выносила и видела собственными глазами: вышел на балкон, плюнул вниз, сказал громко «Эх!» (Дуська отчётливо слышала это «эх». Она всегда всё слышит, всегда всё видит, всегда всё знает. Ходячая энциклопедия. Пионерка юная, блин…) – и выстрелил себе из ружья прямо в рот. Ужас! Дуську даже по телевизору показывали. В «Криминальной хронике». Довольная – сил нет смотреть! Хотя понятно: когда её, дуру, ещё по телевизору-то покажут? Кому она облокотилася её ещё показывать? Она кто, эстрадная звезда, депутатка или миллионерша, коррумпированная с ног до головы? Всю жизнь у нас на заводе в чугунолитейном цехе штамповщицей проработала. Там таких «телезвёзд» – каждая первая, и все в брезентовых штанах, чтоб окалиной не прожечь. Матом так пошлют – лететь устанешь, махая крыльями любви! Аж зла на неё не хватает, на эту Дуську! Прощелыга чёртова! Всё помойку своими помоями завалила!

И ведь на самом деле: никого у нас из подъезда (да что подъезда! Всего дома! Пять подъездов!) по телевизору не показывают. Хоть весь наизнанку вывернися, хоть ежом с голой жо притворися, хоть прямо обколбасся весь – нет, и всё. А эта только помои свои поганые на помойку вынесла – и нате вам, пожалуйста! И прямо как в насмешку: ведь у этой самой Дуськи – ни рожи, ни кожи, ни спереди, ни сзади! Вопрос: за что её в телевизор-то? Подумаешь, факт самоубийства увидела – и что? За это снимать, по экрану показывать? А хо-хо не ху-ху? Я, может, тоже тогда, в то же самое время на помойку собирался. У меня тоже, можно, ведро было полно разных шкурок и объедков, пробок и бутылок почти из-под шампанского. А не пошёл по чистой случайности: в это самое время на плите самогонный аппарат пыхтел, а у меня правило: когда гоню, то от аппарата – никуда! Ни ногой! А то сколько случаев-то: оставят аппарат без присмотра, а он возьмёт и взорвётся! Это разве дело? Это раздолбайство, а не дело! Потому что техника внимательного отношения к себе требует! Опять же время от времени надо пробу снимать: горит или не горит? Если горит, то можно продолжать. А не горит, то всё. Выключай конфорки, сивуха пошла. С неё печень моментально скажет употребителю напитка прощальные слова любви.

Так что прямо зла на этих телевизионных работников не хватает. Всё Дуська да Дуська! А другие из нашего дома что, не люди? Чем они этой задрыги хужее! Взять, к примеру, Семёна Пантелеевича из тридцать второй квартиры. Герой труда, бывший стахановец, по профсоюзной путёвке в Болгарию два раза ездил. Недавно грыжу прооперировал. А как песни поёт, когда из бани идёт выпимши (он из бани всегда выпимши. Ну и правильно! Кто из бани трезвым уходит? Кто если перемылся и уже ничего не соображает!)! Так что заслушаешься-залюбуешься!
Кстати, про музыку. А в двадцать третьей квартире дама живёт (как звать – не знаю). Так она оперные арии исполняет! Нет, не профессиональная певица (она в засолочном пункте работает. То ли бухгалтером, то ли засолочницей), а поёт в свободное от засолки время в народном театре при Дворце культуры. Я с ней вместе в прошлом году оказался на дне рождения у Гурьева Тимошки, так она там исполнила арию Дровосека из оперы «Мальчик Жофре». Все только ахнули от её волшебного таланта, а Нюша Баклажкина из пятьдесят восьмой даже прослезилась! А Гарька Ложкин (девятнадцатая) моментально проснулся – и что примечательно: сразу протрезвевший. Я, говорит, подумал, что опять драка началась. Или кого насилуют зверским способом. Или тесть приехал меня с моей Манюней в очередной раз мирить. Вот какой у этой дамы волшебный голос! Ей с таким голосом полком командовать, а то и дивизией! Чего её-то по телевизору не показывают, а?
Или Квашенная Зоя из сорок первой. Мать-героиня, семь детей, старший, Тасик, уже сидит за групповой грабёж со взломом… Или Илюха Конфеткин (этот вообще где-то то ли на чердаке, то ли, наоборот, в подвале). В прошлом годе в нашем лесу нашёл белый гриб весом четыре триста! И ни одного червя! Феноменальный уникум – а его один хрен по телевизору не показали. Только в районной газете – пять строчек, да и то на последней странице. Собаки вонючие, графита пожалели…

Так про что я? Ах, да: мужик застрелился. Из пятнадцатой квартиры. Ну, застрелился и застрелился. И хрен с ним. Может, допился. Жизнь стала не мила. Сколько случаев-то…

Столичная штучка

У меня была (хотя почему была? может, она и сейчас жива? В таком случае, не была, а есть) некая московская знакомая по имени Шурочка. Интересная дамочка эта Шурочка! Родилась в каком-то зачуханном провинциальном городке ( не примите за оскорбление определение «зачуханный». Потому что это не оскорбление, а самый действительный факт. Потому что действительно зачуханный), там же закончила школу, потом местный «пед»… То есть, ничего весёлого ей по жизни совершенно не светило – и вдруг Судьба (да-да, именно Судьба! Именно с большой буквы!) преподнесла Шурочке поистине царский подарок и, одновременно, подарила редкостный Шанс (тоже с большой). А именно: в гости к соседям приехал московский мальчик (то ли троюродный племянник, то ли четвероюродный внук), студент какого-то (это неважно какого) курса какого-то (опять неважно какого), главное что столичного ВУЗа. Причём сынок очень обеспеченных достопочтенных родителей (проще говоря- каких-то московских шишек). Наша Шурочка (совсем не дурочка!) моментально всё сообразила, поднапрягла всё своё провинциальное девическое обаяние и добилась-таки высокой цели: дала этому московскому пионеру на берегу пруда, не забыв продемонстрировать при этом свои невыносимо стыдливые девичьи страдания. Студент (наивная душа! Так ему и надо!) не сразу и сообразил, что влип – и влип намертво. И пока он набирался здоровья и отдыха в этой благословенно-коварной провинции, Шурочка времени зря не теряла: затаскивала его на себя каждый день (и для гарантии даже по несколько раз на дню) с таким старанием и усердием, что этот московский пионер даже заметно похудемши, несмотря на здешнее обильное питание. Поэтому когда он – постройневший, загоревший и невероятно возмужавший – засобирался домой, в дорогую нашу столицу, дорогую нашу Москву, то Шурочка, зардевшись как маков цвет, сообщила ему о своей беременности. Студент, понятно, тут же тоже покраснел, потом побледнел, потом окончательно сбледнул, начал что-то жалко блеять про аборт, но Шурочка в ответ лишь откровенно хищно ухмыльнулась, показав, наконец, своё истинное лицо и дав этим лицом студенту понять, что не для аборта она тебя, телка московского, на себя затаскивала. Короче, дункель, у тебя теперь, как говорил батька Ангел из замечательного сериала «Адъютант его превосходительства» два путЯ: или регистрируешься со мной законным браком, или я поднимаю такую бучу и завариваю такую чучу, что мало не покажется ни тебе самому, ни твоим достопочтенным родителям. Ферштеен? Только теперь студент понял, во что влетел – и влетел по самую свою студенческую маковку. Такая «провинциалочка» просто так не отпустит. Такой тоже хочется в Москву столицу нашей Родины. И она туда обязательно прорвётся!

Кстати, насчёт высокопоставленных родителей он не обманул: папа у него был полковником то ли космических войск, то ли кавалерии ( в общем, на «ка»), а мама заведовала элитным детским садом (она так всем и говорила, что элитным), а кроме того, всем при знакомствах представлялась потомственной московской дворянкой. Эти все в ответ тут же начинали ахать-охать, подобострастно улыбаться и вообще рассыпаться на части, демонстрируя этим рассыпанием свои восхищение и преклонение.. Все, но не наша скромняга-провинциалочка. Действительно. кого эта мамаша захотела обмануть, кому разлетелась запудрить мозги и перед кем развесить лапшу! При знакомстве они встретились взглядами, и этого было вполне достаточною, чтобы мамаша поняла: не стоит напрягаться. Шурочка её насквозь видит. А то москвичка она, видите ли… Столбовая дворянка из города Мухосранска. Видали мы таких москвичек и таких дворянок… Мамаша (надо отдать ей должное!) тут же поняла, что эта тощенькая и невзрачненькая её «московскость» моментально раскусила, поэтому собралась было закаменеть лицом и остервенеть душою, но посмотрела на Шурочку второй раз и поняла, что опять напрасны будут хлопоты. Что и эти фокусы с потенциальной снохою не прокатят. Не на ту, как говорится, налетела, не на ту, как говорится, нарвалася…. Так что спокойно отойди в сторонку и сопи себе мирно в две ноздри и тряпочку. А то папе пожалуюсь. Этому (да чего скрывать-то!) потомственному московскому алкашу.

Кстати, насчёт папиного печального увлечения Шурочка тоже поняла всё и сразу, благо насмотрелась на таких «красавцев» в своём родимом городке о-го-го сколько и ещё столько же. Да и чего ту т было понимать? Алконавт, он что в провинции, что в столице, что н Северном полюсе, что в джунглях Амазонии один и тот же. Достаточно увидеть его характерный шнобель и склеротичные капилляры на щёчках, чтобы сразу понять: вот он, родимый, вот он, родной. Опора и надёжа! Как ещё до полковника-то дослужился при таком характерном достоинстве (а может, как раз потомку и дослужился, что знает с кем, когда и сколько выжирать)….

Последний раз я видел её лет восемь назад. Теперь это была уже не Шурка-проныра, а совершенно состоявшаяся столичная дамочка с непрошибаемым взглядом и уверенными жестами. Работает журналисткой ( а кем же ещё!) в некоей считающейся популярной столичной газете, которая при Советской власти считалась передовым комсомольским печатным органом и звала к свершениям, а сейчас отличается редкостной даже для столичных СМИ цинизмом и пошлостью.
Сама Шурочка для того, чтобы соответствовать современной моде и таким же современным, как это принято говорить, веяниям, при знакомствах по примеру свекрови представляется, извиняюсь за тавтологию, представительницей почтенного дворянского рода, безжалостно истреблявшегося супостатами-большевиками, но, как видно по ней, Шурочке, так до конца и не истрельбанутого. С чем её совершенно искренне и поздравляю.

Товарищ Булкин – почётный порученец профкома

Петя Булкин был в цехе не только самым здоровым, но и самым покладистым (в том смысле, что характер у него был совершенно неконфликтный и поручения всяких разных начальников он выполнял безропотно-беспрекословно). Поэтому цеховой профком время от времени делегировал его на похороны сослуживцев, чтобы нести гроб. Со временем петина популярность распространилась по всему заводу, и профсоюзные комитеты уже других цехов путём переговоров с его родным профкомом арендовали Петю для этих же скорбных целей. А поскольку завод был здоровенным и цехов в нём насчитывался не один десяток. то не проходило и недели, чтобы Петя вместо своего слесарного верстка отправлялся провожать кого-то в его последний скорбный путь.

Нет, нет, такое занятие Петю совершенно не угнетало! Напротив: после похорон его приглашали на поминки. А на поминках всегда было много вкусной жрачки и немало выпивки. Так что Петя загружался здесь по самую, что говорится, завязку, что позволяло ему существенно экономить на покупке продуктов. Такая экономия была ценная именно для него потому, что Петя не был женат. Родители жили за много километров от него, в глухой приволжской деревне (так что на их помощь рассчитывать не приходилось, да и какая помощь, если он сам им время от времени высылал почтой денежные переводы), а сам он проживал в заводском общежитии. То есть, жил по принципу «как потопаешь, так и полопаешь». То есть, рассчитывать было не на кого. Только на самого себя.

Со временем и цеховое начальство смирилось с его периодическими похоронными отлучками (в конце концов, он же на них не напрашивался!). Исключением оставался лишь сменный мастер Макаров Иван Степанович.
– Где этот лядский Булкин? – орал он на весь цеховой пролёт. – Где этот неугомонный массовик-затейник?
– Слюняева хоронит, из рамно-кузовного, . – сообщали ему. надеясь этой новостью Макарова успокоить. Но эффект получался совершенно обратным: мастер от услышанного просто-таки свирепел.
– Опять похороны? Он, значит, опять будет халявную водку на поминках трескать, а кто производственный план будет выполнять? Пушкин Лев Николаевич (в такие моменты большого душевного волнения товарищ Макаров нередко перепутывал фамилии, имена и отчества великих отечественных деятелей культуры, преимущественно – литературных классиков).
– Но он же по поручению профкома, – приводили ему очередной серьёзный аргумент.
– Да хоть Лиги наций! – не впечатлялся аргументом Макаров. – Ишь, как ловко устроился! Щас оттощит, потом халявной водки на поминках нажрётся (почему-то тема этой халявной водки была для него очень болезненной), а мы здесь корячься, план выполняй? Это знаете, как называется? – и он прилюдно оглашал название, не стесняясь присутствующих рядом женщин.
– Зачем вы так…– продолжали слушатели этих его искромётных спичей. – Человек не дурака валяет. Он на ответственном задании…
– Ага! Мне бы такое задание! – уж совсем распоясывался Макаров. – А на дни рождения его ещё не приглашают? А на крестины? А то там халявной водки тоже навалом.
Не приглашают, успокаивали его слушатели. На днях рождений м крестинах таскать некого. Если только пьяных. В смысле, упившихся.
– Меня от этих его заданий скоро трясти начнёт! – продолжал откровенничать Макаров. – И вообще, если он такой незаменимый в этих профкомовских делах, то какого хрена он у нас в слесарях числится, зарплату получает? Пусть идёт в свой цирк работать! (при чём тут цирк? Какой цирк?). Пусть ему там зарплату плотют! Как акробату на верёвке! На которой пусть и удавится!
И прооравшись, отведя душу, он остывал и наряды Булкину, хотя и морщась, но закрывал. Из чего можно было понять, что мастер – неплохой, в общем, человек, но над ним довлеют производственные обязанности.

Время от времени Петя получает письма от родителей. В последнем (« в последнем»… Тьфу-тьфу-тьфу! Свежем, а не последнем! Накаркаешь ещё, придурок!) они сообщали, что всё у них хорошо: на месте сгоревшего курятника поставили новый (спасибо тебе, Петруша, что прислал денег на постройку!). даже более просторный и на два окна. Колбасы и пряников в сельпе (сельский магазин) теперь всегда навалом, правда, цены – хрен укупишь. Потому что магазин теперь не государственный, как прежде, а частный, и его хозяин, гражданин Магомедов Исмаилка, успешный бизнесмен, грозится кормить нас, здешних сельчан, не только привычными нам продуктами, но ещё и экзотическими. Как-то ананасами и какой-то маракуйей. А рыба в речке издохла окончательно и бесповоротно, потому что прилегающие к ней поля потравил химией их новый хозяин, Магомедов Магометка, то ли брат, то ли сват, то ли деверь уже названного нами Магомедова Исмаилки. Этот Магометка, тоже тот ещё успешный бизнесмен, и на наши вопросы накой он это сделал, отвечает, что хочет выращивать на наших полях (бывших наших, а теперь – его персональных. То есть магометковых.) вместо привычных нам пшеницы и брюквы ананасы и всё иу же маракуйю. А они, эти ананасы и маракуйи, оказывается, очень любят химию, во как. Прям жить без ей не могут. Что ж поделаешь: ему ( в смысле, гражданину Магомедову Магометке) видней. Потому что он – крупный специалист в сельском хозяйстве. У него целых три купленных диплома, и каждый – о высшем сельскохозяйственном образовании. А дальние поля заросли лебедой и чертополохом, который вымахал аж в полтора человеческих роста, и соседка Фокина Дуська, которая пока что не совсем спилася, но уверенно к этому двигается, клянётся и божиться, что на днях видела в тех чертополохах то ли медведя, то ли енота, то ли верблюда. Насчёт верблюда мы ей, конечно, не поверили. Потому что верблюды в наших краях пока что не водятся. А там хрен его знает. Может, завезли граждане Магометовы, те ещё успешные бизнесмены. А автобус до нашей деревни, как торжественно обещал товарищ депутат в нарядном галстуке (забыли его фамилию. Начинается на «му»), так и не пустили. Поэтому если кто хочет уехать к йидреней матери или куда подальше, должен по-прежнему идти на центральную усадьбу пять километров. Так что приезжай, любезный наш Петруша, быстрее в гости, а лучше насовсем. Может, ещё застанешь нас живыми и здоровыми. Привет тебе от дяди тваво Прохора Лукича, супруги его Марфы Тихоновны, а также от всех прочих родственников, а также от всего семейства Хреновых и деда Кузьмы, который тоже пока что не помер, хотя уже лет восемь как собирается. Твои почтенные папа Игнат Лукич и мама Прасковья Тимофевна.

Разнообразие наступало в последние дни каждого года, когда Петя опять же в силу своей внушительной телесной фактуры и опять же по поручению всё того же профкома наряжался Дедом Морозом и ездил со Снегурочкой (чаще это была нормировщица Шунькина Кланя) на специально выделенном из заводского гаража автомобиле по адресам сослуживцев для поздравления детишек и вручения им подарков. Понятно, что здесь Пете тоже наливали, в том числе, и сам выше упомянутый товарищ Макаров.

Поколение йогуртов (миниатюры)

Любимый друг героя

Гаррию Бонифатьевичу приснилось, что он во время гражданской вйны 1918-1922-го годов спас жизнь товарищу Троцкому ( если кто не знает: Лев Дави́дович Тро́цкий (партийные псевдонимы: Перо́, Антид Ото, Л. Седо́в, имя при рождении — Лейб[1] Дави́дович Бронште́йн[, 26 октября [7 ноября] 1879, Яновка, Херсонская губерния, Российская империя — 21 августа 1940, Койоакан, Мексика) — российский революционер, советский государственный и политический деятель, идеолог троцкизма — одного из течений марксизма. Вначале конституционный монархист, затем искровец, меньшевик, создатель Августовского блока, межрайонец, а с 1917 года большевик, вступивший в РСДРП (б). Дважды ссыльный при монархическом строе, лишённый всех гражданских прав в 1905 году. В 1905 и 1917 годах — председатель Петросовета. Один из организаторов Октябрьской революции 1917 года, один из создателей Красной армии. Один из основателей и идеологов Коминтерна, член его Исполкома. В первом советском правительстве — нарком по иностранным делам, затем в 1918—1925 — нарком по военным и морским делам и председатель Реввоенсовета РСФСР, затем СССР. С 1923 года — лидер внутрипартийной левой оппозиции («Новый курс»). Член Политбюро ЦК ВКП(б) в 1919—1926 годах.).

А дело со спасением было так: Гаррий Бонифатьевич, в ту пору -отважный чекист, тайно внедрённый в некий белогвардейский штаб (может, даже самого адмирала Колчака. Или генерала Деникина Антона не знаю как по отчеству), узнал, что белыми готовилась диверсия против бронепоезда, на котором Л.Д. Троцкий перемещался по фронтам молодой Советской республики. Понимая, что вот-вот может случиться непоправимое и дело не терпит отлагательств, Гаррий Бонифатьевич отважно, среди белого дня, выкрал с белогвардейской конюшни белогвардейскую лошадь (кажется, это был конь) и поскакал рысью, резво и вскачь. Преследуемый свирепыми белогвардейскими казаками, от которых было смешно и глупо ждать хоть какой-нибудь, даже эфемерной пощады, он тайными партизанскими маршрутами и козьими тропами через трое суток выбрался на железнодорожную насыпь, и уже по ней к вечеру добрался до отдалённого железнодорожного полустанка, на котором стоял под парами (в смысле, уже полностью готовый к отправке в свой последний героический путь) искомый бронепоезд. Подъехав к этому бронированному чудовищу, он назвал тайный пароль, известный только высшим чинам рейха (оговорился: высшим чинам ВКП(б), вследствие чего без всяких бюрократических проволочек был допущен до товарища Троцкого, которому и рассказал, что на сто тридцать второй версте от Рождества Христова, на перегоне Хрюкино-Зюзюкино, бронепоезд (а, следовательно, и самого товарища Троцкого) поджидает замаскированная смертельная засада. С ружьями, пулемётами, пушками, шашками, всё теми же, не сумевшими догнать его, Гаррия Бонифатьевича, казаками (потому что он очень быстро скакает. А ещё быстрее бегает.) и даже одним супер-скоростным дирижаблем, который будет бомбить бронепоезд с воздуха… Лев Давыдович принял услышанное к самому серьёзному сведению, жизнь одного из вдохновителей и организаторов Великой Октябрьской социалистической революции была спасена, а сам товарищ Троцкий с тех пор стал называть Гаррия Бонифатьевича своим любимым другом и даже ненаречённым сводным братом….

Гаррий Бонифатьевич открыл глаза, долго смотрел в потолок (потолок был девственно бел и отвратительно безмолвен), потом дрожащей рукой провёл по лбу. Лоб был в испарине.
Опять, подумал Гаррий Бонифатьевич привычно-тоскливо. Все люди как люди. Всем снится что-нибудь понятное, занятное и приятное. Яблони в цветы (или дыму?). Футбольный матч, где наши забивают, а нашим – никак. Рыбалка на живописном берегу реки с богатым уловом. Халявная выпивка. Голые бабы. Или какие другие милые лютики-цветочки… А мне всегда какая-то несусветная чушь и невероятная хрень. То я сражаюсь с огромным крокодилом в верховьях Нила (какой Нил? Какой крокодил?). То в одиночку всю ночь лезу на Джомолунгму-высочайшую гору планеты Земля ( а накой лезу? За каким..? Я же боюсь высоты! Меня же от высоты тошнит и облегчает кишечник!). То вот теперь Троцкого спасаю. Льва Бронштейновича (Или Кронштейновича. Чёрт язык сломает выговаривать…). И что уж совершенно непонятно: зачем мне его спасть? Равно как и прочих героев революции. Какая в этом лично для меня, обыкновенного рядового российского обывателя, житейская необходимость? Ужас. Ужас… Может, к психиатру сходить на приём? Может, таблетки какие пропишет. Или уколы. Или сразу клизмы…

Он поднялся со своего продавленного дивана. На плохо слушающихся ногах прошёл на кухню, где долго и жадно, с блаженным пристаныванием и детским прихрюкиванем пил прямо из-под крана противно тёплую воду. После чего закрыл кран, обтёр рот рукой, открыл холодильник и достал из него здоровенный и явно тяжёлый полиэтиленовый пакет. Гаррий Бонифатьевич работал слесарем на мясокомбинате, бывшем имени героя Социалистического труда. товарища Засядько, а ныне – какого-то Сибелиуса (кто такой Засясдько, а уж тем более Сибелиус, он не знал, не догадывался и знать, и догадываться решительно не хотел. Решительно!), на котором тамошнее мяскомбинатское начальство по давно укоренившейся доброй традиции часть зарплаты выдавало рабочим в виде производимой на комбинате продукции. Как то: сосиски, сардельки, холодец, пельмени, колбаса, варёное вымя. Сегодня это были не холодец или вымя, а говяжий фарш, целых десять килограммов. Сейчас Гаррий Бонифатьевич намеревался налепить из этого фарша котлет, нажарить их целую сковородку, после чего тут же их пожрать с луком, хлебом и чаем. Обильное пожирание чего-нибудь съестного было проверенным способом отвлечься от мрачных мыслей. И он его регулярно практиковал. Экстрасенс, грыбёнть… Или гомеопат? Но у ж никак не библиофил… Расплодилось их. этих романтиков с большой дороги, больше, чем кошек на помойках…

Васечка. Поколение йогуртов

У Васечки есть странная… А что странная? Привычка? Может, и привычка. А может и не… Не похоже ЭТО на привычку… При чём тут привычка… Может, черта характера? Как сказать… Относить ЭТО к характеру?… М-м-м-м-м-м… Или чудачество? Слабость? Вот эти определения, пожалуй, наиболее точные. Ладно, прекращаю интриговать: заключались эти чудачество тире слабость в том, что Васечка обожал читать, сидя на толчке. Да-да, давить из себя, как это говорится, ливер и одновременно знакомиться с информацией (если проще, окульуриваться). Причём читать что угодно: газеты, журналы, учебники, художественную литератур. Даже письма, хотя они приходили ему очень редко, а когда появился Интернет, то в своём бумажном варианте приходить и вовсе перестали, потому что Васечка завёл в Интернете свою лично-персональную почту. и теперь вся корреспонденция шла туда, в компьютер. А его ввиду громоздкости с собою на толчок не потащишь. Может, со временем, когда компы станут компактными или Васечка приобретёт ноотбук (сейчас на него у Васечки денег нет), тогда вполне возможно, что…

В художественной литературе Васечка предпочитает так называемую малую прозу (рассказы, новеллы, эссе, миниатюры). Проза большая (как то, повести и романы) его не прельщают из-за их затянутости, а значит, тягомотности. А значит, утомляют. И потому не впечатляют.
Зато поэзию Васечка начисто игнорирует и из всех поэтов знает (и то всего лишь по фамилиям, но никак не по творчеству) Пушкина, Лермонтова и Евтушенко (Евтушенко! Какой ужас!), а из всех стихотворений может процитировать только одно:

– Удивили мы Европу,
Покорили высоту:
Столько лет лизали жопу –
Оказалось, что не ту.
Но народ не унывает,
Смотрим бодро мы вперед:
Скоро партия родная
Жопу старую вернет. –

Почему именно этот стих, откуда он взялся, и не просто взялся, а отложился в васечкиной памяти, закрепился в васечкином мозгу, укоренился в его мозговых извилинах и притаился в ложбинах между этими извилинами – сие неведомо не только нам, но и самому Васечке. Тайна тайн. загадка загадок, мистика мистик – но прилетело же. Запомнилось! И автора этого перла Васечка естественно, не знает. Уж наверняка не Пушкин и не Лермонтов. Может, действительно Евтушенко..?( Хотя кто сейчас читает Евтушенко? А кто его помнит..? Да и кто кого помнит? Суета одна… Суетня…Торжество быта…)

А в остальном Васечка – вполне обычный, двадцатишестилетний, неженатый человек (мужского, понятно, пола). Работает менеджером в конторе (пардон, офисе. Сегодня контор нет. Сегодня кругом одни офисы. Куда ни харкни, куда ни плюнь.), занимающейся продажей нижнего женского белья. Такая узкая и к тому же совершенно деликатная специализация Васечку, как представителя противоположного пола, нисколько не смущает. Ему всё равно чем торговать и где работать, причём всё равно не вообще (типа «где бы работать, лишь бы НЕ работать») , а в принципе. Потому что работать он не просто НЕ любит, а не воспринимает это понятие как именно что понятие. И работает исключительно потому, что нужно иметь средства на существование. В том смысле, чтобы было на что одеваться-обуваться, пить и жрать, платить за коммунальные услуги в ЖЭК, а проституткам – за плотские удовольствия.
И уж коли заговорили о женщинах, то раньше Васечке нравилось имя Даниэлла, а сейчас – Лукерья. И опять: ничего личного! Никто из его знакомых женщин ни к первому, ни ко второму имени никакого отношения не имеет. Просто нравится – и всё тут. Точка. Закрыли тему.

Из пищевых блюд Васечка предпочитает каши (причём любые). Из напитков – йогурты (если их можно назвать напитками). Алкоголь не отвергает, не осуждает и не приветствует. Не курит, хотя само словосочетание «здоровый образ жизни» не воспринимает изначально. А если всё же приходится с этим словосочетанием сталкиваться, то задумчиво собирает губы в дудочку, морщит нос и щурится. Причём щурится не ехидно-насмешливо, а словно яркий свет слепит глаза. То есть, опять и снова без выраженных эмоций, а как бы рефлекторно. В виде реакции на внешний раздражитель. Спорт же отвергает в принципе, потому что не понимает и не хочет понимать, что это такое и для чего надо бегать, прыгать и потеть, когда можно этого совершенно спокойно избежать.

Так что нормально всё у Васечки. Всё как у прочих людей, которые не желают обременять себя какой бы ни было ответственностью. Поколение уже не пепси ( пепси это уже пройденный этап). Васечка это поколение йогуртов. То есть, никакой социальной активности. Ни малейшей.

И всё-таки нам служба мёдом не казалась… (эссе)

Эпиграф:
– Мы честно отслужим, пойдём по домам!-
( из песни. Кто сочинил – не знаю. И конкретного исполнителя тоже нет. Так что просто песня.)

На днях пересмотрел фильм Абдрашитова «Парад планет» (кто не видел – рекомендую. Умный фильм.) и подумал: сейчас принято ругать Советскую власть. Что, дескать, было в ней много формализма и показухи. Бывало, конечно (а сейчас что, меньше, что ли?), но было и много приятного, да и просто великолепного. Например, так называемые военные сборы. Если кто не знает, объясняю: это когда военкомат на месяц выдёргивал с предприятий взрослых мужиков якобы для того, чтобы они а опять же так называемых полевых условиях ( а если проще, откомандированные в военные гарнизоны) вспомнили свои военные навыки и армейские специальности. Кому-то такие командировки не нравились, но я ездил с полнейшим на то удовольствием. Ведь это было по сути что? Бесплатный отдых от повседневной рутины. От работы, семьи и быта. Причём, отдых оплачиваемый, что, согласитесь, очень даже немаловажно. Да что немаловажно? Великолепно!

Конечно, имелись здесь свои, как это говорится. нюансы. Например, специально для такой военно-сборочной братии выделялись (или назначались) командиры из местных, гарнизонных. Сиречь, действующие строевые офицеры. Но все они распрекрасно понимали суть и смысл происходившего, и поэтому никаких хлопот нам не доставляли. Хотя (не скрою) иной раз попадались и принципиальные. Например, на вторых моих сборах поставили нам командиром лейтенантика, который был только второй год как из училища и поэтому ещё не успел досыта и всласть накомандоваться.

Так он сначала по наивности своей лейтенантской разлетелся было именно что нами командовать, какие-то планы нам предлагать-показывать и вообще убеждать в разных глупостях. Например, что мыв должны каждый день заниматься в здешних учебных классах, разбирать и собирать автоматы, ходить строем и даже бегать марш-броски (может, даже с полной боевой нагрузкой)… Мы его сначала не поняли: какие классы, какие броски? Какие автоматы? Алё, гараж! Мы сюда отдохнуть приехали! На койках в казарме всласть поваляться. Водки попить. На рыбалку походить. В лес за грибами! Ты о чём гутаришь-то, паренёк кудрявый? Может, скушал чего некачественного в офицерской столовой? Компоту несвежего попил надысь и расслабЯсь?
Тогда. видя такое наше удивление и непонимание. он сначала возмущаться начал и даже – представляете? – голос свой лейтенантский на нас повышать. Мы ему опять начали объяснять, что мы – люди гражданские. Я – слесарь. Он – токарь. А этот на засолочном пункте работает, при райпотребкооперации. Понял, генералиссимус? Но он не понял. И даже осерчал. Пришлось объяснять ещё доходчивее. Нет-нет, не кулаками. Боже упаси! Командир же! Можно сказать, слуга царю, отец солдатам и практически готовый герой Отчества! Словами объяснили. Признаюсь: с использованием этой самой ненормативной лексики. И ещё раз… В общем, послали. Куда – понятно даже самому непонятливому. В результате он всё понял (всё-таки умным оказался. А мы уж и не надеялись… Так что со временем запросто генералом может стать. С во такими широченными лампасами!), взгрустнул, всхлипнул, рукой своей лейтенантской этак обречённо махнул и пошёл прочь. Сиротливо пригорюнясь. То есть. понял и осознал. А вы говорите «купаться»…

Хотя если вы думаете, что мы на этих сборах только пупки чесали да в казарме валялись, то разочарую. Бывало. Что не только валялись. Иногда (для вида, конечно) даже в войнушку играли. Помню, однажды какую-то пушку полдня то по полю, то по лесу таскали. Точнее, не таскали (этого ещё не хватало!). а возили, потому что она на колёсах была. Как с утра нас в лес с машины выгрузили, пушку от машины отцепили, направление показали – вот и начали. Уже после полудня какой-то майор нас в лесу нашёл (не в том, который с утра был, а в соседнем. Километра за три от утреннего), сказал: всё, мужики, здец. Ваш расчёт погиб смертью храбрых, накрытый массированным ракетно-залповым (или бомбовым. Не помню.) ударом вон из-за того пригорка – и рукой показал на пригорок, где никаких ракет, конечно, не было, а мирно паслась чья-то коза (или козёл. Определить было сложно. Потому что далеко). Так что вы все погибли смертью героев. Хорошо, что долго не мучились. Что сразу и всем скопом. Ура.

Мы с майором, конечно. согласились ( уж очень нам надоело с этой пушкой валандаться!) и от такой радости полезли в речку купаться. Искупались, пот смыли – а тут как раз и полевая кухня подъехала. Набились супом и гречневой вой кашей с тушёнкой под самую, что говорится, завязку и завалились дрыхнуть прямо там, под берёзками, рядом с этой грёбаной пушкой. Выспались отлично, а ближе к вечеру всё та же машина приехала, которая нас утром и привозила.

А когда со сборов домой возвращался, то мне от военкомата всегда благодарности давали в виде такого нарядного картонного листа и три дня к отпуску. Моя всё ехидничала, говорила: как же легко и весело вам, мужикам, живётся! Целый месяц дурака валял, морду нажрал на солдатских харчах – за неделю не обцелуешь, а ему ещё и три дня к отпуску (про благодарность не упоминала. Здесь моя Манюня права: хрен ил от неё толку, от этой благодарности!). А потом начинала обзывать меня по-всякому. И фельдмаршал задрипанный, и Герой Советского Союза (ну, не дура, а?), и Ваня-не пролей капельку… Чего с неё взять… В школе на тройки училась, кулинарное училище еле кончила… Не понимала подлинного значения коммунистического воспитания в духе патриотизма и грандиозных решений партийных съездов по формированию нового человека труда, быта и обороны всей нашей распрекрасной советской страны. Которую мы, в конце концов, так бездарно и совершенно равнодушно просрали, а теперь ноем и сопли жуём: как всё-таки кудряво было жить в Стране Советов:….

Товарищи люди! (стихотворения)

Содержание:
О колбасе
Ты помнишь, Босякин..?
Моя любовь скромна, не искромётна…
Про девушку красивую, и так, вообще…
Грёзы об учёбе в институте

О колбасе

Посвящаю соседу ( но он об этом не знает…)

Епифан Мокеич Ухов
Изгонять умеет духов
И метлою, и котлетой,
Сковородкою согретой,
И поленом, и свистком
И чернильным пузырьком.

Экстрасенс и самородок,
Лоботряс и балагур.
Он живём в соседнем доме
И в сарае держит кур.

Те несут в сарае яйца,
Ухов их исправно пьёт,
А потом, натешив брюхо,
Околесицу несёт.

Про галактиков просторы,
Про магизмы и миры,
Очевидности и споры,
Кои таинством полны.
Про летающих тарелок
И другие чудеса.
Епифан Мокеич Ухов –
Презабавный колбаса!

Ты помнишь, Босякин..?

Посвящаю моему коллеге по работе на насосно-канализационной станции номер восемь, слесарю-наладчику четвёртого разряда Христофору Евлампиевичу Босякину. Подлинному герою труда, быта, горячительных напитков повышенной градусности (особенно уважает зубровку. Губа не дура! Кто ж её не уважает!) и неприхотливых закусок в виде ливерной колбасы и плавленых сырков марки «Дружба», «Волна», «Янтарь», а также «Колбасный». Этих великолепных питательно-закусошных продуктов, получаемых в результате переработки обычного сыра или творога[1].

Ты помнишь тот день превосходный, Босякин,
Когда мы на станции номер восьмой
Чинили с тобою насос марки «Юность»,
Который гавно перестамши качать?

А чё перестал-то? А срок подошедши.
Ему ж уж тогда уж исполнилось лет,
Наверно, пятнадцать. А может быть, сорок.
Кто ж эти гавённые годы считал?

Его же в утиль бы давно надлежало,
Но не было чем-то его заменить.
Вот он и пыхтемши на сей гавнососке,
Пока совершенно не выбился с сил.

И мастер Михеев, козёл безобразный,
Заданье нам дал, чтобы завтра к утру
Насос был починен. А то катастрофа.
Утонем в гавнище как швед под Полтав.

И ( помнишь, Босякин?) полдня мы пыхтели,
Но мёртвого нам удалось воскресить!
Михеев наш труд оценил очень скупо.
И даже «спасиба», козёл, не сказал.

А мы с тобой вышли с родимой насосной,
И бодро обнявшись, пошли в магазин.
И шли мы по полю. И шли мы по лесу.
Вокруг разнося специфичн. аромат,
Поскольку на этой восьмой гавнососке
Начальство нам душ обещало лет пять.
Иль даже пятнадцать. А может быть, сорок.
Но всё не хватало для этого средств.

Поэтому мылись из бочки железной.
Но разве тот запах она отшибёт?
Хоть мы не в претензии были. Конечно!
Нам главное чтоб расцветала страна!

Цвела чтоб и пахла цветов ароматом!
Целинновых трав и ковЫлем степным.
И вишенным духом и яблонь духмяных,
С которых печаль облетает как дым…

А больше с Босякиным нам и не надо!
Такие скромняги, герои труда!
И светит нам ласково с тёмного неба
Насосного, может, созвездья звезда…

Моя любовь скромна, не искромётна…

Посвящаю моим старинным друзьям замечательно-неповторимым коломенским поэтам земли русской – Боцману Сергееву и автору поэмы «Кандалы Кюхельбеккера» Гаррию Бонифатьевичу Ложкину-Забисдулину. Вот это ребята! Настоящие люди будущего! Настоящие забисдулии! Истинные кюхели и беккеры (почти что студебеккеры)!

Я люблю, когда мальчики где-то…
Я люблю, когда девочки щас…
Сам опять прохожу по бульвару,
Пожираю в ходу ананас.

А конфеты уже я покушал.
Лишь изжога от этих конфет!
И пришлось потому спозаранку
Посетить привокзальный буфет.

Выпить там от изжоги портвейна.
А потом кружку пива испить.
Ах, изжога, изжога собачья!
Без тебя бы спокойно пожить!

Чтоб без этих липучих конфетов,
что горчат своей сладостью рот.
И без этих вокзальных буфетов,
Где в витрине засох бутерброд…

И опять когда мальчики как-то…
И когда все девицы накой…
Я опять прохожу по бульвару…
Есть такая болезнь – геморрой…

Про девушку красивую, и так, вообще…

Эпиграфы:

– Перемен! Мы ждём перемен!-
( из песни некоей. Кажется, про любовь. А может, не про любовь. Может, ещё про чего. Может, про более выдающееся… А то всё про любовь да про любовь… Сколько ж можно про любовь-то! Она ж всё равно нечаянно нагрянет! Когда её совсем не ждёшь!)

– Девушку из маленькой таверны
Полюбил суровый капитан
За глаза пугливой дикой серны,
За улыбку, как морской туман. –
( кто сочинил – не знаю. Может, Шекспир. Может, Пушкин. Может, Адриано. Который Челентано. Знаю одно и наверняка: это любимое стихотворение Гены Ляпишева из фильма «Большая перемена»)

Девушка красивая на забор залезла,
Взглядом закручинилась и с забора слезла.
А накой залазила? За каким за хреном?
Иль в неё повеяло ветра переменом?

Или не повеяло?
Или в неё подуло?
Уж давно сломалася
Ножика у стула.
Холодильник тоже вот
Мясу не морозит,
А по телевизору
Кто-т по ком-т елозит…

Иль уж отъелозился?
Ишь, как улыбается!
Девушка заборная
Без любови мается.

Иль уже отмаялась?
Иль рукой махнула?
Как же сремонтировать
Ножику у стула?
Как же холодильник мне…?
Телевизор гадский…
НЕ столЯр, не плотник я!
И не чёлн рыбацкий,
Чтоб елозить досыта,
Нюхать табуретки…
Воробей качается
На осинной ветке…

Иль берёза-дерево?
Или не осина?
Или подарила ты
Мне на Пасху сына?
Или, может, дочерью
Разрешилась милою
Поутру по самому,
Во пору унылую?

А девица дерзкая снова лезет с силою…
До чего же противная! До чего ж постылая…
До чего тоскливая… Этой табуреткой
Засветить бы девушке под еловой веткой…
Под сосной могучею… Под осиной старою…
Что ль, сходить в хозяйственный
Мне за скипидарою?
А ещё шурупами. Надо ж табуреткою
Мне заняться поутру с девою-соседкою…

Грёзы об учёбе в институте

Посвящаю соседу моему, Зуеву. Этому поганому псу (даже псине), затерроризировавшему своими безобразными пьяными выходками весь наш славный орденоносный подъезд номер восемь дома два дробь тридцать пять по Кошачьему переулку

Я поступлю, наверно, скоро
В мануфактурный институт.
Я буду петь, играть, смеяться
И там, и тут! И там, и тут!

Ходить на лекции небрежно.
Щипать студенток за бока
( А те бока у них мясисты!
От них становится легка
И жизнь, и сладость мирозданья!
Эх, красота! Приснися мне.
Как будто летней гулкой ранью
Скакаю резво на коне.
Иль на игривистой кобыле.
Иль на студентке на какой.
Она смеётся, хохотушка,
И неспокоен мой покой…).