Проходя по нашей улице, часто вижу: Петюня Малькин сидит на лавочке, глаза у него закрыты, подбородок вздёрнут, а на губах застыла довольная улыбка, а из ноздри испуганно выглядывает здоровенная мутная сопля. И всё это – без единого слова, без единого звука. Молчком. Настоящая идиллия блаженствующего идиота.

         – Здорово, Петюнь! – говорю я. – Сидишь? Спишь?

         Петюня в ответ, на открывая глаза, кивает: сижу. Сплю. Проходи, не мешай кейфовать.

         Работает он охранялой в частной охранной конторе, которых сегодня в нашем городе, как грязи на помойках. Самая на сегодня распространённая работа среди мужиков: если сам не сумел в своё время наворовать-нахапать, то охраняй добро тех, кто этим мастерством владеет в совершенстве. За что, как говорится, боролись – на то и напоролись.

         Наши уличные мужики относятся с  к Петюне по-разному: кто равнодушно, кто с усмешкой, кто со снисходительным пренебрежением. Бесится лишь один – Фирка Поникаев, средних лет, всегда энергичный крепыш, считающий себя очень хозяйственным, деловым и расторопным, коим на самом деле не является, но многие на эти его напористость и деловитость покупаются и таковым его действительно считают.

         – Ну, чего, плешивый? – говорит он Петюне при каждом удобном и неудобном случае. – Всё лыбишься? Не мычишь – не телишься?

         Петюня молчит, глаза не открывает, лишь растягивает шире губы: ну да, лыблюсь. Не телюсь. Меня всё устраивает.

         – Ну, канешна! – продолжает Фира, начиная раздражённо играть скулами. – Чего с нами, м…ками, разговаривать? Мы же гимназиев с консерваториями не кончали! Мы всю жисть – своим трудом!

         ( К чему он постоянно вворачивает в разговоры про какие-то гимназии –совершенно непонятно. У нас на улице вообще почти все с пэтэушным образованием – и это никого особенно не напрягает. Причём тут гимназии-то? Какие консерватории?)

         – А жизнь проходит! – продолжает заводить он себя. – Проходит, сука! А ничего хорошего! Только ломайся, как последний… и больше ничего не видишь! А ты вот лыбишься! Весело, наверно!

         В ответ Петюнин рот расплывается до самых предельных пределов.

         – А лыбишься ты нарочно! – бешенеет Фира глазами. – Чтобы поиздеваться! Я правильно говорю? – и, не дожидаясь ответа, чеканит. – Правильно! Удавить, что ли, тебя, суку?

         Впрочем, давить он никого не собирается: Фира трусоват, и  единственное, на что его хватает – пускание бешеных слюней и вот такое дикое вращание остекленевшими глазами. Так он самовыражается и самоутверждается.

         Заканчивается его яростное обличение Петюниной бесполезности всегда одинаково: бормоча под нос обидные ругательства, он вдруг ссутуливается, чем сразу начинает походить на воздушный шар, из которого только что выпустили воздух, и бредёт  к своей калитке. Всё, пар выпущен, справедливость (пусть и словесная) в очередной раз восторжествовала, очередной сеанс самоутверждения произошёл. До свидания, граждане! До следующих встреч!

         Я никогда не понимал и не хочу понимать одной вещи: почему, когда человеку хорошо (просто хорошо! Без всяких причин! Так ведь тоже бывает!), всегда найдётся другой человек, такой вот обличитель, которому при виде того, первого, всегда становится плохо. Почему так? Может, этот, второй, плохо выспался? Или у него такой характер? Или ущербность воспитания? А, может, всё гораздо глубже, уже на генном уровне? Не знаю, не знаю… Таких непримиримых даже жалеть не хочется. Скучно с ними, скучно и всегда неуютно. И ведь таковых день ото дня становится всё больше и больше…  Может, мы поэтому и живём-то так бестолково, что их всё прибавляется и прибавляется?