– … я ухожу к режиссёру Будимиру Косому! – решительно заявила Нюра.

         – К какому косому? – испугался Иван Васильевич. – К какому режиссёру?

         – Чего, Вань? – выглянула из большой комнаты жена.

         – Что ты сейчас сказала?

         – Ничего не говорила… – растерялась Нюра. – С чего ты взял?

         – Косой какой-то… – пробормотал Иван Васильевич. – Режиссёр… Ты что, артисткой, что ли, заделалась? – и зачем-то погрозил Нюре пальцем. – Нет, мать, ты скоро совсем поедешь с этими своими дурацкими сериалами!

         –  Косой? Режиссёр? А…

         Нюра вдруг смешно хрюкнула. Потом улыбнулась и неприлично громко, во весь голос расхохоталась. Прилично смеяться она с самого детства не умела. Вот за эти непосредственность и искренность чувств Иван Васильевич её в своё время и полюбил.

         – Ой, не могу! – заливалась она. – «К косому»! К какому косому? Хорошо, что не к плешивому! Это же фильм! – и Нюра кивнула на работающий телевизор. – «Иван Васильевич меняет профессию»! Ты чего, Вань? Как Маришка говорит, «наверху открылся люк, ты не бойся, это глюк!».

         – Да? – растерянно пробормотал Иван Васильевич. – А я подумал… – и он  сконфуженно хихикнул.

         – Говорю тебе: сходи к ушному! – отсмеявшись, совершенно серьёзно и даже осуждающе сказала Нюра. – А то скоро уж совсем…, –  но что означало это «совсем» она не прояснила, вытерла проступившие на глазах слёзы и пошла гладить бельё. Каждый день и гладит, и гладит, и гладит… Обгладилася вся… Даёт же Господь такого гладильного терпения…

         – И на самом деле, что ли, сходить? – произнёс он задумчиво.

         – Во-во, сходи! И в магазин зайди, – напомнила Нюра, пыхтя над утюгом. – Хлеба возьми. И смотри у меня, баловник! – она, наконец, оторвалось от своего увлекательного занятия и скорее для виду, чем с действительным серьёзным предупреждением потрясла в воздухе своим маленьким, но крепким кулачком. Смотреть надо было в том смысле, чтобы не заходить в пивную за магазином, к посещению которой наш скромный герой имел давнее тайное пристрастие.

 

         Да, Иван Васильевич был несколько глуховат (это мягко сказано – «несколько»),  впрочем, причина здесь была, и причина уважительная: он уже пятнадцать лет работал электротехником в цехе испытания дизелей, а эти дизели при работе ревели так, что поневоле и оглохнешь, и мертвого из гроба этим жутким рёвом поднимешь, и сам с ума сойдёшь. Он и сам понимал, что надо врачу показаться, но каждый раз находилась какая-то якобы уважительная причина для отлынивания. Он бы и сейчас чего-нибудь придумал, но взглянул на себя в зеркало, и придумывать почему-то сразу расхотелось. Чего это, интересно, он в зеркале такого неожиданного увидел? Да ничего. Та же малость припухшая физиономия с ушами, бровями, глазами и носом. Побриться, что ли, перед выходом?

 

         Поликлиническая очередь к «ушнику» была небольшая, но откровенно скучная: сидевшие на приставленных к стене стульчиках две старушки и три старика были похожи на древнеегипетских фараонов, причём старушки внешне ничем от стариков не отличались, разве только сурово-неприступно, словно в постоянном ожидании  покушения на их девическую невинность, поджимали губы. Так много глухих фараонов , собранных в одном и совершенно прозаическом месте, Иван у Васильевичу видеть ещё не приходилось. Впрочем, он никогда не видел и нормально слышащих фараонов. Другие люди, другие нравы, совершенно другая эпоха… К чему он? Да, к глухоте, к чему же ещё…

         Удивительно, но в  принимавшем сегодня ЛОР-враче  явно проглядывало тоже что-то древнеафриканское. Может быть, эта была узкая и острая бородка – предмет гордости  и отличия ассирийских правителей? Знаменитый чекист Дзержинский, судя по его фотографическим изображениям, тоже имел на своём беспощадном к врагам революции лице нечто подобное…

         – Слушаю вас, – сказал чекист- ассириец, мельком взглянув на Ивана Васильевича и продолжая что-то деловито писать в разложенной перед ним амбулаторной карте. – На что жалуетесь?

         – На слух, – и Иван Васильевич почему-то сконфузился. – Слышу плохо.

         – Давно? – спросил доктор всё тем же вежливо-безразличным тоном, выдававшим в нём опытного профессионала. Чувствовалось: это был большой специалист своего нелёгкого врачевательного дела.

         – Да лет пять уже…

         – Чем занимаетесь? – последовал следующий быстрый вопрос. – В том смысле, где работаете?

         – На тепловозостроительном. Цех испытания дизелей.

         Доктор задумчиво вытянул губы дудочкой, отчего из ассирийца сразу превратился в артиста Филлипова  в роли лектора из кинофильма «Карнавальная ночь».

         – Дизеля, дизеля… – казалось, доктору было приятно произносить это слово. – Ох уж эти дизеля… А как правильно: дизеля или дизели? – вдруг спросил он.

         – Дизе… – растерянно пробормотал Иван Васильевич. – А чёрт его… Действительно, интересно!

         – Вот и я говорю… – признался в чём-то совершенно непонятном доктор. – Дизеля, дизели…. Какая разница. Один хрен – моторы… Да! –  спохватился он. – Значит, пять лет?

         – Ага, – покорно кивнул Иван Васильевич. – Может, больше.

         – Понятно… – доктор откинулся на спинку стула и внимательно-испытующе посмотрел на пациента. – А лет вам, значит, сорок восемь?

         – Да, сорок восемь, – подтвердил Иван Васильевич. – А что?

         – Молодой ещё… – иронично хмыкнул доктор. – Жить да жить…

         -Так чего делать-то? – растерялся Иван Васильевич. Поведение доктора было в высшей степени  странным: вместо того, чтобы разговаривать о болезни, он постоянно уводил разговор  в какие-то совершенно непонятные темы. «Сколько лет…». Да какая тебе разница, сколько мне лет? Ты лечи давай, эскулап!

         – Лечение я, конечно назначу… – кивнул доктор, словно услышав его мысли. –Сначала обследуем, потом пролечим, но… Самое верное лечение – уходить вам со своей работы.

         – Куда? – вопросом на вопрос оторопело ответил Иван Васильевич.

         – Хоть куда! – решительно заявил доктор. – Пока не оглохли окончательно! Что толку лечить, если вы каждый день находитесь в таких крайне неблагоприятных рабочих условиях! Стрельба из пушки по воробьям, только пушка – игрушечная, а воробьи – с корову каждый!

         Опять какую-то хрень несёт, с тоской подумал Иван Васильевич. И зачем я попёрся в эту поликлинику? Всё Нюся…

         А говорит он о нашем цехе очень привычно, признался он самому себе. Видно, не я первый из наших к нему заявляюсь…

         – У меня отец всю жизнь у вас проработал, – снова угадал его мысли доктор. – Спиридонов Сергей Лукич. Не знали такого?

         – Сергея Лукича-то? – обрадовался Иван Васильевич. – Как же! Он мастером, на третьем участке! А вы, значит, сынок его?

         – Сын, – кивнул доктор.

         – Я его тысячу лет не видел, – признался Иван Васильевич. – Как он?

         – Да три года уже как… – скорбно поджал губы доктор.

         – Извините, – стушевался Иван Васильевич. – Не знал…

         – Ничего… да! – встрепенулся доктор. – Вот потому и говорю, что у самого, так сказать, перед глазами всю жизнь был конкретный пример! Только уходить! Вылечить уже не вылечишь, но приостановить процесс этим уходом можно.

         – В дворники, что ли, идти? – хмыкнул Иван Васильевич. Сама перспектива его дальнейшей жизни пока представлялась ему очень непонятной.

         – А чем плохо-то? – пожал плечами эскулап. – Свежий воздух, умеренная физическая нагрузка, а платят им сейчас очень даже прилично. Подумайте…

 

         – Ну? – спросила жена прямо с порога. – Чего сказали-то?

         – Ничего нового, – ответил Иван Васильевич сухо ( про хлеб он, как всегда, забыл). – Сказали, работу надо менять.

         – – И чего ты решил?

         – А чего мне решать? – вопросом на вопрос ответил он.

         – А кто? – не совсем логично, но в, принципе, понятно спросила жена. – Опять я? Всю жизнь я? В конце концов, речь-то идёт не о моём, а о твоём здоровье!

         – Ну уж прямо и о здоровье… ( Иван Васильевич собрался было легкомысленно махнуть рукой, но в последний момент передумал. Он не приветствовал неумных жестов, а этот был бы сейчас как раз из таковых.).

         – Ну, уж и здоровье! – повторил он, слегка раздражаясь. – От глухоты ещё никто не умирал! А Бетховен, например, и вовсе музыку сочинял! Похоронные марши!

         – Ты не Бетховен, – очень логично возразила Нюся. – Ты – дурак без всяких похоронных маршей. И при чём тут «умирал»? А что, глухим быть хорошо, что ли?

         – Инвалидность дадут, – трусливо предположил Иван Васильевич.

         – Ага, – охотно согласилась Нюся. – Дадут. А догонят – добавят.  Не будь дураком-то, Вань! Какая тебе инвалидность?

         – По слуху, – упёрся он.

         – Господи, и  чего я замуж выходила… – вздохнула Нюся, и конечно, была неправа. – Тебе примера Прошкина не хватает?

         Прошкин Гавриил Степанович, их сосед и иванвасильичев сослуживец, год назад попытался выбить себе инвалидность по глухоте. Походы по медицинским  и соцзащитным кабинетам  он до сих пор вспоминал со злобой и содроганием, да и оформленная инвалидность тоже радости не принесла: дали третью, работающую группу, так что в деньгах он ничего не выиграл.

         – И всё-таки надо верить людям, – упёрся Иван Васильевич.

         – Что ты всю жизнь и делаешь, – хмыкнула Нюся. – И эти люди рады до самых своих соплей этой твоей доверчивости.

         Однако какой она стала дерзкой, подумал Иван Васильевич недовольно. Эти постоянные колкости… Наверно, возрастное. У женщин так бывает в начале климакса. Таблетки, что ли, какие успокоительные попила бы…

         – Эх, Нюраша, нам ли жить в печали? – дурашливо пропел он и приобнял супругу за пышные плечи, которые своими привлекательными контурами напоминали только что испечённую сдобу. Нюся в ответ обиженно надула такие же сдобные щёки, но не отстранилась. Всё-таки любит, растроганно подумал Иван Васильевич. Эх, жизнь! Не жизнь, а одни моменты, и зачастую не разберёшь – приятные они или отвратительные!

         – Так что же всё-таки доктор сказал? – уже совершенно мирно спросила Нюся, после чего на секунду замолчала и произнесла совершенно чужие слова. – Далеко зашёл процесс?

         – Далече не бывает! – с жаром подтвердил Иван Васильевич и стиснул её  покрепче. – Даже и не знаю…

         – Чего?

         – Четыре года до пенсии, вот и «чего»! Куда уходить-то? Чего менять?

         – Вань!

         – Всё! Я сказал!

 

         Вечером Иван Васильевич вышел на улицу. На лавочке сидел сосед, которого все жители подъезда  звали Артурычем. Откуда этот Артурыч в их подъезде взялся, почему, зачем и с какой стати, было великой тайной – но выпивал он регулярно, совершенно не скрываясь, и уже одним этим нескрыванием вызывал уважительное к себе отношение. Внешне это был вполне впечатляющий что фигурой, что лицом человек –  а это тоже немаловажно, потому что располагает к себе. Сейчас он распространял вокруг собственной персоны живительный похмельный аромат, одновременно читал газету, и по его оживлённому лицу было видно, что известия, содержащиеся в ней, были для него очень занимательными.

         – Покури, сосед! – обрадовался Артурыч и потряс в воздухе газетой. – Читал? Главного военного врача арестовали! Четыре с половиной миллиона хапнул! Эх, живут же люди! – завистливо вздохнул он. – Такие деньжищи воруют, а тут ни одна тварь…

         – Ну, давай покурим, – покладисто согласился Иван Васильевич и присел рядом.

         – Чего кислый такой? – напрямик спросил Артурыч.

         – К доктору ходил. С ушами.

         – Глохнешь, что ли?

         – Ага.

         – А чего к врачу попёрся?

         – Баба заставила.

         – Да, бабы тоже бывают друзьями человека, – философически изрёк Артурыч. – Особенно ночью. Когда не лают.

         – И с этим не могу не согласиться, – кивнул Иван Васильевич. – И чего делать?

         – А ничего! – неожиданно развеселился  сосед. – Ничего делать не надо! И знаешь почему? – и подвинулся ближе, что подразумевало уже более интимное общение. – Потому что кого слушать-то? И зачем? Всё одно кругом одно сплошное враньё. В глухоте-то , спокойнее. А?

         – Иван Васильевич, сражённый такой железобетонной логикой, вынужден был опять согласно кивнуть, но всё-таки опасливо покосился на соседа: пьяный, что ли? Вроде нет, всего лишь перспективно прохмелённый…

         – Значит,  согласен? – догадался Артурыч.

         – Да как сказать…

         – Зря – и сосед вкусно затянулся своей дешёвой сигареткой. – У меня вот, например, со зрением стало плохо. Во, видишь, какие очки? – и протянул Ивану Васильевичу свои внушительные окуляры. – Шесть диоптрий – а я не горюю! Об чём горевать, если смотреть ни на кого не хочется! Тут скоро вообще слепым завидовать будешь! – неожиданно раздухарился он. –  Потому что глаза бы на всё это мл..дство не глядели!

         – У меня есть знакомый, рентгенологом работает, – продолжил он. – Так он в восхищении от своей профессии! И знаешь, чем она так восхитительна? Тем, что он на вполне законных основаниях может себе позволить целыми часами в темноте сидеть! То есть, никого и ничего, кроме чужой требухи, не видеть. Да, если бы он был ещё и глухой, то вообще красота! – и Артурыч даже причмокнул от такой радостной перспективы. – А ты говоришь, слышу плохо. Чудак! Счастья своего не понимаешь!

         – А я люблю родной завод! – с вызовом возразил Иван Васильевич.

         – Гамна та… – услышал он в ответ сермяжную правду жизни…

 

         Разговор с умным соседом был не то, чтобы утомительным, но Иван Васильевич почему-то устал. Он вежливо попрощался и вернулся к себе в квартиру. Нюся как раз закончила свою ежедневную глажку и теперь варила суп, энергично помешивая ложкой в большой голубой кастрюле.

         -Ну, чего? – спросила она. – Поговорил с этим старым маразматиком?

         – А ты откуда…

         – Из окна. Ворковали прям как голубки! – не удержалась она от сарказма. – А хлеба в доме как не было, так и нет! И глухота кой-кого здесь совершенно не при чём!

         – Да! – встрепенулся Иван Васильевич. – Сейчас схожу!

         Он торопливо надвинул на ноги свои полустоптанные сандалетки и помчался на выход.

 

         – Ну, чего, глухопердя? – радостно воскликнул Артурыч, снова увидев знакомую фигуру. – Куда несёсси-то, конь ретивый?

         – В магазин, – ответил Иван Васильевич, подняв голову (смотрит  ли сверху его ненаглядная? Может, в окошко выпадет, увлекшись?). – За хлебом.

         – Лучше за водкой, – философично предложил Артурыч. – А, сосед? По двести пятьдесят – и в школу не итить?

         – Куда? – не поняв, переспросил Иван Васильевич.

         В ответ Артурыч взглянул на него с откровенным сожалением, и безнадёжно махнул рукой: дескать, ладно, иди себе с Богом… Действительно, зачем тебе водка, если ты и так постоянно не в себе…

 

         А ночью Ивану Васильевичу приснился странный сон. Как будто сидит он в Кремле, на царском троне, а сосед Артурыч, одетый в княжеский то ли кафтан, то ли зипун, докладывает ему про какие-то документы.

         – Не слышу ничего! – рявкает Иван Васильевич. – Говори громче!

         Старый алкоголик, блестя похмельным взглядом, повышает голос.

         – Как шведы Кемь взяли? – испуганно восклицает Иван Васильевич. –Когда?

         -Ввечеру намедни, – покорно отвечает Артурыч.

         – Изыди вон, паскудник! – рычит на него Иван Васильевич. – Тебя, стервеца, только за водкой посылать! Распорядись: как Якина поймают – сразу на кол!

         – Ты чего, Вань? – услышал он откуда-то издалека знакомый встревоженный голос. – Приснилось, что ли, чего?

         Иван Васильевич открыл глаза, долго смотрел на белевший над головой потолок.

         – Приснилось… – буркнул хмуро. – Спи давай…