Илья Тургеньевич Зябликов (это творческий псевдоним. По паспорту – Иван Семёнович Шниперсон) считал себя писателем если не великим (это уж чересчур!) то вне всякого сомнения выдающимся. Для такого убеждения у Ильи Тургеньевича были все основания: монументальный подбородок, густые брови (при Советской власти таковые называли «брежневскими»), рельефный нос древнеримского патриция и широкий сократовский лоб. Все это вкупе с многозначительным взглядом (а иным Илья Тургеньевич смотреть и не умел,и не желал) заставляло людей унизительно робеть, раболепно пыхтеть и зябко поёживаться.
В своё время (тому уже лет двадцать назад) Илья Тургеньевич создал в родном городе Мухокукуевске писательскую организацию, тогда же, двадцать лет назад начал выпускать местный литературный журнал, который своим единоличным решением назвал, конечно же, скромно – «Мухокукуевский современник», где сначала публиковал исключительно местных авторов (родной город оказался на них неожиданно плодовит), но позднее местные державины и эренбурги Илье Тургеньевичу то ли наскучили, то ли надоели, и он переключился сначала на областных, а через них и на столичных авторов. Но переключение это было на «абу так», от нечего делать, а содержало в себе хитромудрый прицел: столичные умели быть благодарными и в ответ на публикации в «Мухосовременнике» способствовали опубликованию зябликовских текстов в столичных литературных изданиях.
Впрочем, всё это было уже хотя и в недавнем, но прошлом: Илья Тургеньевич от собственно сочинительства лет восемь как отошёл и теперь занимался делами менее занудными, но более приятными: выступал на творческих вечерах, поучал молодёжь как надо писать и о чём, награждал себя, любимого, почётными грамотами, медалями, значками и благодарностями. Всё это вне всякого сомнения льстило его самолюбию и ласкало собственное мнение о себе, любимом, потому что творческие вечера проходили в исключительно благожелательной обстановке, молодёжь от встречи с «классиком» млела и дружно выстраивалась в очередь за автографами, а что касается почётных грамот, то ими у Ильи Тургеньевича были обклеены не только вся квартира, но даже деревянный туалет на «фазенде», что тоже имело несомненный положительный момент, поскольку можно было не тратиться на обои.
( Небольшая ремарка от автора. Перечитав написанное, я ужаснулся: что за пошлейший получился портрет! Не гаже, конечно, империалистического хышника, но всё же, опять же, к тому же… Поэтому спешу добавить несколько совершенно положительных мазков, чтобы хотя бы отчасти восстановить справедливость. Илья Тургеньевич был сентиментален, аккуратно платил членские взносы, любил кошек. Женат и разведён был всего один раз, причём расстался с супругой без скандала, сказав одно лишь мужественное :»Прости…». Детей ни в браке, ни на стороне не имел, потому что постоянно пользовался предохранительными средствами.)
И вообще, я слишком рано списал Илью Тургеньевича с литературных счетов! Иногда его выдающуюся голову по-прежнему посещали творческие идеи. С одной он и носился в последнее время, и заключалась она в том, чтобы начать издавать здесь, в Мухокукуевске, серию книг, которую сам Илья Тургеньевич по аналогии с всероссийской «Жизнью замечательных людей» хотел назвать (впрочем, что значит «хотел»? Уже назвал!) «Жизнь местных замечательных людей». Как говорится, пустячок – а приятно! С идеей он полгода назад выступил на одном из заседаний городской администрации, администрация идею осторожно одобрила, на всякий случай наградила Илью Тургеньевича очередной Почётной грамотой, но когда речь зашла о финансировании, заметно скисла, стухла, помрачнела-поскучнела и вообще срочно перешла к другому означенному в повестке дня вопросу, а именно – очередному предстоящему празднованию Дня города и тарифам на жилищно-коммунальные услуги.
Кто другой тут же распрекрасно бы понял всю унизительность и бесперспективность создавшегося положения и тут же отказался бы от претворении идеи в жизнь – но это был бы кто-то другой, но не наш великолепный Илья Тургеньевич! Нужно отдать должное его целеустремлённому характеру: если какая идея втемяшивалась ему в голову, то он мог отступить от этой идеи только в одном случае: с потерей самой головы. Так что, не найдя финансовой поддержки у администрации, Илья Тургеньевич коршуном набросился на местных бизнесменов, и бизнесмены, для виду побрыкавшись, конечно, уступили и согласились финансировать проект. Деньги начали наполнять специальный счёт, Илья Тургеньевич сообщил это на очередном административном совещании, администрация тут же воспряла, радостно улыбнулась и даже отечески похлопала классика по плечу, опять пообещав всяческое содействие и совершеннейшую благосклонность.
Вот вроде бы теперь-то всё уже должно было пойти как по маслу, как по сахеру – но неожиданно возникли трудности уже организационно-технического значения. А именно, по очерёдности увековечивания эти самых местных и к тому же замечательных. А кого вы собираетесь увековечить первым, спросили Илью Тургеньевича некие административные лица. Зябликов, скромно потупив взор, сообщил, что поскольку идея издания целиком и полностью принадлежит ему, то он хотел бы в первую очередь запечатлеться именно сам.
Лица переглянулись, непонятно вздохнули, пробормотали «ну, мы так и думали…» и посмотрели на Илью Тургеневича как смотрят родители на тяжело заболевшего ребёнка.
Что такое, не понял Илья Тургеньевич (вру. Всё он распрекрасно понял. Опытный царедворец! Но ведь нужно же было «включить дурака»!).
Да ничего, ответила ему лица очередным скорбно-участливым вздохом, на отводя своего скорбно-участливого родительского взгляда. Скромнее надо быть, Илья Тургеневич. Оставить эти бонопартистские замашки. Вы же, в конце концов, не Суворов и не Барклай де Толли, а обыкновенный, хотя и выдающийся. Чрезмерное самомнение – штука, конечно, не предосудительная (как говорится, каждый гусь волен считать себя свинье товарищем), и никому не возбраняется считать себя чуть ли не Клаузевицем (при чём тут Клаузевиц?)… Но с другой стороны, вы, Илья Тургеньевич, не на необитаемом острове живёте, а в почти культурном социуме. Так что мы бы вам очень посоветовали. Хотя и не принуждаем. Потому что прекрасно понимаем: демократия шагает по стране семимильными победоносными шагами – и каждый кто во что горазд. Так что правильных вам раздумий и таких же правильных (повторяем: правильных!) творческих выводов. Подумайте не досуге, но слишком не злопупотребляйте. В конце концов, не в каком-нибудь Роттердаме живём ! (При чём здесь Роттердам?) Крепко подумайте!
И пожали Илье Тургеньевичу руку. Чтобы он всё правильно понял и всё правильно осознал.
После этого памятного разговора Илья Тургеньевич неожиданно занемог и слёг. Вышеназванный разговор ли был тому причиной или просто так сложились обстоятельства – кто знает. Болезнь как философическая категория – штука коварная, непредсказуемая, и нашего разрешения на своё появление не спрашивающая. И опять же: ну, не признали замечательным, не признали выдающимся – это что, причина, чтобы начинать хворать? И ещё раз опять же: и ведь не то, чтобы совсем не признали! Признали – но дали понять, что есть более замечательные и более выдающиеся! Не исключая тебя, любимого, из этих почётных рядов, а всего лишь слегка отодвинув назад. Что, конечно, слегка обидно, но уж никак не смертельно! Хотя опять же кому как… Да что юлить: зазнался милейший Илья Тургеньевич, зазнался! Гордыня – страшное качество! Не зря ещё с библейских времён его относят к семи смертным грехам. Вот она его и ударила нашего местного классика под самый его классический дых! Она – больше нечему и некому! А чувствовал себя Иван Тургеньевич действительно паршиво: стучало в висках и колотилось в сердце, обильно потелось и почему-то постоянно хотелось пить, курить и громко говорить гадости. Последний симптом повергал окружающих в полнейшее изумление, и уже собрались было пригласить психиатра, но всё разрешилось совершенно обыкновенным и совершенно традиционным образом: Илья Тургеньевич скончался. Сделал он это раним утром, сделал тихо, скромно, лишь непонятно, но грозно рыкнув на прощание.
На похоронах говорилось много лестных речей, Илью Тургеньевича называли не иначе как классиком и «безвременно закатившимся солнцем нашей литературы», а также торжественно обещали и даже клялись «помнить в веках», словно дававшие эту клятву собирались, в отличие от почившего, жить вечно. Специально нарумяненный Илья Тургеньевич отвечал на все эти страстные панегирики ледяной улыбкой, как будто задумал уже из гроба совершить что-то тайное и что-то такое беспощадно гнусное, которое ещё раз продемонстриовало бы всему миру именно его, ильитургеневскую правоту. А всё-таки я ещё устрою всем вам закат Солнца вручную, говорила эта улыбка. Вы все ещё запомните меня во всей моей несгибаемой красе! Всем воздам с небес по полной мере!
Странно, но присутствовавашие словно понимали выражение его лица и эти мысли, поэтому на гроб старались не смотреть. В конце концов, все устали и окончание обязательной процедуры встретили с нескрываемым облегчением. После чего дружно потянулись в кафе «Василёк», чтобы, наконец, усесться в тепле за поминальный стол, сытно покушать и, не стесняясь, употребить за упокой души.