Нет, граждане, я не очень люблю, когда люди сканчиваются. Меня такие явления душевно угнетают. И на самом деле: вот жил человек, пищу кушал, цветочкам улыбался, детишкам сопли их лучезарные нежно вытирал. А может, наоборот, прыгал радостным козлом на каком-нибудь праздничном банкетике или даже с кем-нибудь дрался, пребывая в агрессивно-пьяном состоянии. Всё может быть – и вдруг нате вам, получите и распишитесь: медицинская справка серого цвета, магазин ритуальных услуг, вокруг стола, на котором покоится домовина с телом, расставлены постно-растерянные морды друзей и близких, и заплаканная вдова шепчет растерянно или кричит с надрывом на всю улицу: « И на кого ж ты меня покинул!», А рядом кто-нибудь обязательно ехидно так, сквозь зубы, просипит: « А сколько не пить…», потому что у нас на улице всё больше почему-то от алкоголизма помирают, этой широко распространённой социально-экономической болезни.
Нет, я больше предпочитаю, когда люди, наоборот, рождаются. Вот это действительно радостное событие! Улыбающиеся родственники. Цветы, подарки. Растерянный папаша в свежеотстиранном повязанном галстуке принимает поздравления и так же растерянно-дурашливо улыбается всем подряд. Народ радостно охает и совершенно искренне удивляется « Чего? Опять родила? И когда только успела! Надо же: ведь, кажется, только-только совсем и не беременная ходила вообще, а уже вот вам! Чудеса, право слово! Эт у них уже какой? Пятый? Седьмая? Совсем сдурели! Нищету-то плодить!».
А похороны – нет. Это очень грустно. Опять же коррупция проникла даже в ихние ритуально-скорбные ряды. Тут вот совсем недавно случай был: Прохоров Иван скончался. Здоровый такой был мужик, всё суп кушал с фрикиделькими. Как не зайдёшь к нему чтобы, скажем, культурно выпить – а он сидит за столом, и столовой ложкой из глубокой тарелки, а то прямо и из кастрюли этак оживлённо намахивает! Как солдат после трудного боя! И фрикидельки только успевают вылетать из тарелки и тут же пропадать в его бездонно распахнутом едальнике! Бывало, скажешь ему критически: чего ж ты, Ваня, с самого утра суп-то жрёшь? Это ж вредно, с самого со с ранья-то! Он тут же обидится, набычится, брови свою мохнатые в полоску сдвинет и отвечает так сердито: мой суп. И фрикидельки тоже мои. Когда хочу – тогда и намахиваю. И вообще, иди отседова, алкоголист зловредный, собака нехорошая! Не портий мне мой совершенно здоровый аппетит!
Да… Вот я и говорю: нормальный был мужчина, с широкой мордой и прыщом на шее. В баню раз в неделю ходил, ногти стрыг тоже регулярно, одновременно с когтями – и вот прям почти в одночасье: раз, и всё! Уйдя от нас, скончался навеки. И нет теперь ни супа, ни ложки, ни Ваньки, ни фрикиделек. И чего это он? Нарочно, что ли? Если уж между нами, начистоту: вредный был мужичонка. Хоть и выпить любил. А кто не любит? У нас на улице – все! В смысле, любят. Даже удивительно, какие люди в этом вопросе единогласные!
А с другой стороны, скончался и скончался. И хрен с ним, с мордастым! А то как будто кого испугал своим неожиданным скончанием! Нет, мы, соседи, для виду, конечно, погоревали, даже всплакнули всё для того же для виду и пошли, значит, на кладбище насчёт могилки узнать. Заходим в тамошнее правление (офис по-нонешнему), смотрим: сидит за столом жизнерадостный розовощёкий карапуз лет этак около тридцати пяти при галстуке и в очках. Сразу видно, даже без очков – эффективный меньжер. Сейчас в каждой конторе, то есть, офисе сидят такие вот… сплошные эффективные. Поэтому и страна наша эффективная развивается такими никогда доселе не виданными и даже не представляемыми ранее эффективными темпами. Прямо даже страшно становится за страну и её славный, стремительно развивающийся эффективный народ. Особенно тот, который в галстуках, очках и офисах.
Да… Вот, значит, сидит он, этот карапуз, и чем-то увлечённо занимается на своём служебно-похоронном компьютере. Может, количество могилок подсчитывает. Может траурные венки инвентаризирует. А может, голых девок на порнографическом сайте с животным удовольствием разглядывает. Всё может быть. А чего такого необычного? Все же мы пока ещё живые люди. В том числе, и эффективные, и дефективные, и просто тупые с грустными.
Здрасьте, говорим ему вежливо. У нас к вам дельце деликатное. Прохоров Иван двинул. Очень был душевный человек. Пожалте оказать содействие. В том смысле, где могилку выкопать, чтобы достойно успокоить нашего дорогого товарища. Лопаты у нас с собой. Закуска тоже. И к закуске имеется. Это уж как положено при этом траурном занятии.
В ответ этот забавный карапуз оторвался от своего скорбно-занимательного занятия, поднял на нас свои глазки в очках и посмотрел очень долгим и очень задумчивым взглядом. Дескать, ну и чего? Чего вам надо-то, господа или, может, всё ещё товарищи?
Сосед, повторяем, помер. Очень скорбим. Где копать? Чего непонятного-то, дядя колбаса?
– А у нас местов нет, – разлепил он, наконец, свои полнокровные губы.
– Как нет? – опешили мы. – Совсем?
– Совсем, – кивнул он и покачал своей большой и наверняка удивительно умной головой. – И совершенно, и окончательно, и бесповоротно.
– Хорошие дела! А где ж тогда Ваньку-то закапывать? – спрашиваем простодушно, потому что пока ещё не можем мы въехать в это тончайшую психологическую тему.
– А я откудова знаю? – слышим в ответ участливо-скорбное. – Нет, это прямо какой-то демографический апофейёз! Вон, учёные написали, что планета наша, матушка Земля, в результате атмосферных изменений с каждым годом неотвратимо сжимается и катастрофически усыхает, а народ, прям как будто назло этим научным прогнозам, плодится и мрёт с невиданной до этого скоростью. Нет, ну что за люди! Никакой сознательности! Вы меня, надеюсь, понимаете?
– Понимаем, – кивнули мы хором. – Наука. С ей не поспоришь, хрен редькой не заменишь. А вы расширять не пробовали? В смысле, земельные участки? Уж очень Ваньку закопать требуется! На такой жаре запросто может за один тока день прокиснуть!
– Да, конечно, – печально поджал он свои полнокровные губя. – Я понимаю. Кому-то всё это смехуёчки, кому-то всё это до глубокой лампочки. Но все эти смехуёчки и лампочки в перспективе грозят обернуться настолько ужасными демографическими последствиями, что в результате всех этих последствий мы окажемся в полнейшей темноте и глубокой ж… – и он произнёс удивительно правильное простонародное слово, характеризующее его, как эффективного меньжера, только лишь с замечательной простонародной стороны.
Вы, продолжил карапуз, не смотрите, что у меня морда такая круглая и подозрительно широкая. Это всё от нервов. Говорю же: люди мрут буквально в удивительных количествах – а куда их всех закапывать? Площадь нашего погоста не резиновая! Всех желающих не уложишь! Если только штабелями, но это уже нравственное оскорбление как для усопших, а равно и для их пока ещё живых родственников и близких!
Вот сказал он так – и сморит на нас выжидающе. Всё понятно: ожидает нашей реакции в рублях. А ещё лучше – в доллерах. Умный, собака! Поднаторел на своих патетических выступлениях на околонаучные темы!
А мы стоим. Молчим, перевариваем услышанное и мучительно думаем, как это у него поделикатнее поинтересоваться: сколько? Стоим, значит, думаем, и тут Васька Громов первым не выдержал и свой едальный чемодан распахнул.
– Короче! – рявкнул он. – Скока?
Карапуз в ответ обворожительно-смущённо улыбнулся.
– Скока, скока.., – пробормотал он и зачем-то какие-то бумажечки на своём скорбном столе начал передвигать, словно ему руки девать некуда. – Никакой в вас прямо нету обходительной деликатности… «Скока»… Мне ж ещё и с этими.., – и глаза к потолку поднял многозначительно,… делиться надо. А им.., – и снова к потолку взметнулся,… с ещё которые выше.
– Эт понятно, – кивнул Васька. – Не первый год этим триппером болеем. Так скока?
Карапуз от этой его энергичной напористости слегка покраснел и розовой ладошкой этак стеснительно ротик свой очаровательный вытер. Ну, пятьсот, ответил тихо. Тыщев.
– Скока? – ахнул Васька. – Скока-скока? Ты, барбос, в натуре соображаешь, скока просишь? Да за такие деньги запросто комнату в заводской общаге можно купить!
– А мне на вашу общагу и на ваш орденоносный завод глубоко накласть, – слышим в ответ конкретное, очевидное и такое же участливое. – Потому как у меня имеется трёхкомнатная квартира на проспекте Сутулова с раздельным, между прочим, санузлом. А здесь, считай, будет вашему усопшему товарищу шикарная однокомнатная для отдельно взятого индивидуума. Хоть и малогабаритная, зато за электричество и газ платить не надо. И за канализацию тоже. Проживать будет как в раю за пазухой.
– Не, ну ты понимаешь, какие это деньжищи-то? – упёрся Васька. (Уж очень его сумма ошеломила. Он столько много ещё ни разу не зарабатывал и ни разу не пропивал. Хотя и очень старался.)
Понимаю, вздохнул карапуз. Не хочите – не надо. Закапывайте своего Прохора на другом кладбище. Или хоть даже в канаве у забора. Как собаку какую. Ваши дела.
Да-а-а… Вот такая грустная история. Нет, всё, в конце концов, закончилось нормально. Всё, как говорят шаловливые детишки, пучком! Васька честно отсидел свои пятнадцать суток за вызывающее хулиганство в общественном учреждении, а у мордастого на его распрекрасной морде даже и следов побоев заметно не было. Вот какие удивительное совпадение: и следов нет и всего пятнадцать суток! Нет, если бы Васька его убил, то дали бы, конечно, побольше. Как говорится, « а в заключение нашей дружеской встречи желаем вам много лет заключения». А так получилось всего пятнадцать. Он там, на нарах, по свободе даже соскучиться не успел. Тамошние надсмотрщики не представили такого ностальгического удовольствия.
А Прохорова мы всё-таки закопа…похоронили. Нет, не у этого карапуза! Сестра его, Ваньки тоись, двоюродная приехала (она в деревне живёт, за городом, у леса за помойкой) и сказала: ну, раз такие дела, то везите этого скончавшегося забулдыгу к нам. Там, под берёзками, ему очень даже запросто и совершенно забесплатно устроим последний приют. И, конечно, отвезли. И, конечно, устроили. И там же, под берёзками, и помянули. Солнышко светит, птички поют, дятел долбит, а мы сидим на бугорочке и знатно так поминаем! Хорошо! Васька даже баян свой от такого поминального усердия опять разорвал. Хотя это уже другая история…