Лет двадцать пять назад у нас на улице поселилось одно семейство, назову их Федотовыми. Нет, внешне это была очень даже благополучная, образцово-неприметная семья: папа – инженер, мама – инженер, их мальчик, Игорёк – тоже ничего, тоже этакий воспитанный, субтильного телосложения пацанчик с востреньким носиком и большими. просвечивающимися на солнце, розовыми ушами. Единственно, что всех их отличало, выделяло и объединяло, так это постоянный тревожно-вопросительный взгляд. Словно и папа, и мама, и эти прозрачные уши всё время спрашивали: вы сейчас нам морды бить будете или мы на толчок успеем сходить?
Впрочем, на нашей сугубо пролетарской улице все относились к ним вполне спокойно, можно даже сказать – уважительно, хотя и с определённой настороженностью. Дескать, смирные-то они смирные, и водку не пьют, и матом не выражаются, а Федотов-папа даже каждый день в галстуке ходит – но только стрёмные какие-то. Не нашего поля ягоды, не нашего огорода ананасы. Ни с кем не общаются, увеселительных мероприятий не устраивают. На работу и с работы – шмыг по улице, и сразу домой. Словно подпольщики какие или, по-тогдашнему, по-советскому, диссиденты. Тайные противники существующего строя, давшего и папе, и маме бесплатное высшее образование.
Но время от времени и маму, и особенно папу всё же тянуло к простым, не замороченным умственными проблемами людям, на уличное общение, и вот тогда происходили забавные и даже в чём-то поучительные случаи. Вот, например, однажды, году этак в восемьдесят восьмом, подходит Федотов-папа к Ваське Исакову (тот в это время у себя на огороде дрова рубил), минут пять темнит мозги о погоде, отсутствию в магазинах колбасы и видах на урожай, а потом решается и этак застенчиво спрашивает:
– А как вы, Василий, относитесь к Борису Николаевичу?
Васька – парень простой, как и вся его трудовая жизнь, в институтах, университетах и консерваториях никогда не обучавшийся (он в то время у нас на машиностроительном в кузне работал, клепальщиком) – оторвался от своего физкультурно-увлекательного размахивания топором и отвечает Федотову-папе прямо в лоб:
– А это что ещё за х.. с горы?
Федотов-папа, услышав такую физиологическую откровенность, тут же покраснел. Потом побледнел. Потом сообразил, что Васька консерваториев не кончал, поэтому ему, Федотову-папе, надо снисходительнее относиться к разговорному языку простого народа, ярким представителем которого Васька и является. Сделав такой совершенно неутешительный для своего высшего технического образования вывод, он не придумал ничего лучше, как противно захихикать, сразу обнажив этим самым хихиканьем своё привычно-унизительное, диссидентское положение.
– Ну, как же, как же… – и Федотов-папа произнёс фамилию, которую, сейчас каждый, может, знает и каждый, может, помнит ( а может, уже и не знает и не помнит, потому что совершенно не к чему). Хотя в те восьмидесятые, а паче в начале девяностых годов она, фамилия эта, была на слуху и даже имела довольно скандальную репутацию.
Выслушав упрёк, Васька опустил на пенёк топор. Задумчиво пожевал губами и задал очередной, очень интеллектуально-познавательный вопрос:
– А это что за п…зда такая?
По идее и по логике Федотов-папа должен был или смутиться, или возмутиться, или, на худой пролетарский конец, Ваську послать. Но ни того, ни другого, ни тридцать десятого он делать не стал (дипломат, ети его..!), а, надеясь теперь уже совершенно непонятно на что, снова откровенно пОшло хохотнул:
– Это… – и объяснил высоко и прочно интеллектуальному Василию, что это за «хэ» и что это за «пэ», но, понятно, не в физиологически-анатомическом, а в социально-политическом выражении.
– А-а-а! – ответил, светлея взором и добрея нравом, наш неутомимый дровосек. – Эт я слышал! Ребята из рамнокузовного рассказывали! А чего надо-то?
Федотов-папа, наконец-то услышав от собеседника более-менее что-то вразумительно-приличное, от умиления чуть не прослезился. Но сначала, на всякий случай, тревожно-бдительно огляделся по сторонам.
– А хотите, Василий, я дам вам его речь на ноябрьском Пленуме ЦэКа?
Васька, прочитавший за всю свою высокоинтеллектуальную жизнь только Устав гарнизонной и караульной службы (да и то под страшным морально-физическим давлением своего ротного старшины во время прохождения срочной армейской службы в славном Забайкальском военном округе) опять надолго задумался.
– А накой? – последовал его очередной, несокрушимый по своей железной пролетарской логике вопрос.
Вот тут Федотов-папа, наконец, растерялся. А действительно, накой? В смысле, зачем? И кому эта речь действительно облокотилась? Ваське или его топору?
-А вас, Василий, что, не интересуют происходящие в стране политические события?
Васька подумал над очередным коварным вопросом в очередной раз. После чего энергично отрицательно замотал головой. Федотов-папа в ответ жалко улыбнулся и скрылся в своём палисаднике…
Был и ещё один интересный случай, теперь уже не с самим папашей, а с его сыночком Игорьком. Дело было, как говорится, вечером, делать было нечего, поэтому уличные мужики сидели за общим уличным столом и забивали общеуличного доминошного козла. Уличные ребятишки носились от забора к забору, играя то в догонялки, то в «хоронючки», вместе с ними носился и федотовский Игорек, что было несколько непривычно, потому что в подобных немудрёных игрищах он участвовал редко, всё больше сидя дома за умными книжками.
Не помню уж по какой-такой причине, но наш уличный остряк Шурик Карзубый обратил на него своё ехидное внимание.
– А кого ты, Игорёк, больше любишь – папу или маму? – спросил Карзубый противно-ласково, и в то же самое время заговорчески подмигивая мужикам. Дескать, смотрите, как я сейчас уделаю этого ушастого интеллигентного ребёнка своей фантастической остроумностью.
Мальчик моментально покраснел (это у них фамильная черта – моментально покрываться красными пятнами), заметался по сторонам тревожно-растерянным взглядом, но ни совета, ни поддержки спросить было не у кого. Поэтому он сначала поджал губы, а потом сказал:
– Я больше всех люблю Бориса Николаевича… – и дальше фамилию.
Как пишут в детективных романах, за столом воцарилась напряжённая тишина. Потом Васька Исаков, выше уже упоминавшийся любитель рубки дров, своими закорузлыми пальцами осторожно погладил мальчика по голове и сказал ласково-успокаивающе, как психически проблемному:
– Ну, ты иди, Игорёк. Побегай с ребятками и ни о чём ТАКОМ больше не думай. Дядя пошутил. Шутки у него такие дурацкие.
Когда мальчик отошёл на безопасное для его слуха расстояние. Васька зло сплюнул и добавил:
– Уже и мальцу мозги засрали, твари. Даже детей не жалеют!
Кого он имел в виду, было понятно и без разъяснений, но на дворе стоял девяносто первый год, поэтому мужики ничего не ответили и вернулись к своему доминошному занятию.
С улицы федотовское семейство исчезло так же неожиданно, как на ней и появилось. Разговоры пошли разные: одни говорили, что Федотов-папа со своим свободолюбивым диссидентством, слава Богу, довыёживался: забрали голубчика, побрили и сослали в «солнечную Мордовию». Верная супруга то ли каждый день строчит письма в так ненавистное их семейству ЦэКа с просьбой вернуть главу семейства, то ли ничего не пишет, а сама (тоже мне, декабристка!) поехала следом за ним и сыночка своего прозрачноушастого с собой забрала. Другие же утверждали, что никто никого никуда не сослал, а совсем даже наоборот: Федотов-папа очень удачно «попал в струю», приглянулся кому-то из ближайшего окружения своего кумира, и теперь семейство благополучно проживает в центре города, в доме так называемой сталинской постройки (ничего себе! Потолки под три метра! Санузел раздельный! Балкон и отдельно лоджия!), продолжая с тем же яростным остервенением топтать и клевать некогда родную и любимую Советскую власть и прилегающую к ней Коммунистическую партию.
Разговоры эти продолжались пару недель, после чего благополучно сдулись и выдохлись, появились новые темы и новые проблемы, да и вообще, как говорится, «помер Максим – ну и х… с ним!».
С тех пор прошло два с лишним десятка лет. На днях я включил телевизор, смотрю: что-то знакомое. Пригляделся: ба, да это же федотовский сынок, тот самый Игорек! Хотя теперь это совсем не Игорек, а самый настоящий Игорь Федотович: гладкий, мордатый, с двумя нехилыми подбрудками, в модном костюмчике и таких же модных затемнённых очёчках. Держится уверенно, со спокойствием знающего себе цену человека. Оказывается, он теперь преуспевающий бизнесмен, совладелец какого-то «интернешнл консалтинг». И как складно говорит – заслушаешься! Ну что ж, таких сейчас много. Сегодня их время. Так что за мальчика можно только радоваться. Совершенно изменился человек! Только уши остались такие же. Большие и просвечивающиеся. Как у молодого наглого слона.