– Есть тема, – сказал редактор и внимательно посмотрел на Петю. – Нужно написать про весенний призыв.
– Про какой? – не понял Петя.
Редактор вздохнул. Разговаривать он любил с людьми понятливыми и. как говорится, схватывающими на лету. Петя же к таковым не относился. Причём совершенно и бесповоротно, и можно было даже и не надеяться.
– Про весенний. Сейчас весна. Птички поют, ручейки текут, люди смеются, кошки еб.., – и редактор произнёс простонародное матерное слово. которое сейчас законодательно запрещено, но это ровным счётом ничего не значит.
– Понятно, – кивнул Петя. – Я?
– Кошки, – повторил редактор. Он был тоже понятливым человеком.
– Я не про… Писать, в смысле, мне? – пояснил Петя.
Редактор взглянул на него с нескрываемым интересом.
– Нет, мне, – после чего кисло поморщился. – Запомните, Сикин: корреспондент районной газеты должен уметь писать на любые темы (при слове «любые» вверх многозначительно взметнулся указательный редакторский палец). Про призыв, про отзыв. Про полёты на Марс. Про аборты у пингвинов…
– У пингвинов бывают аборты? – удивился Петя. Его простота просто-таки изумляла. Редактор глубоко вздохнул. Вероятно, при общении с Петей ему периодически не хватало воздуха.
– У пингвинов, может, и не бывают. А вот ваша мама, Сикин, зря его в своё время не сделала.
– Мама рассказывала, что они с папой очень ребёночка хотели, – ответил Петя и застенчиво покраснел. – Только девочку, а получился…
– Да! Что получилось, то получилось… Как говорится, не напишешь пером, не вырубишь топором.., – редактор многозначительно забарабанил по столешнице пальцами.
– Я видел стены родины моей: когда-то неприступные твердыни…», – сказал Петюня.
– Что?
– Это Франсиско де Каведа. Испанский поэт.
Редактор посмотрел на него долгим незнакомым взглядом, в котором явственно прочитывалось чувство невыносимости общения.
– Да уж… «Шаганэ ты моя, Шаганэ…». Сикин, вы в пивную ходите? Которая за канцтоварами?
– Нет, – быстро ответил Петюня и моментально покраснел.
– Зря! – не согласился редактор. – Надо быть ближе к народу. Что вы сидите?
– Идти уже?
– Да, идите. И пишите. Срок – до завтра.
– Иван Данилыч, а, может, всё-таки.., – попытался заскулить Петя, но редактор не доставил ему такого огромного эстетического удовольствия.
– Кр-ру-гом! – рявкнул он. Лучшие годы своей жизни редактор проработал в армейской дивизионной газете, и став после увольнения в запас штатским человеком, так и не утратил дурных привычек, которые ему привила родная «непобедимая и легендарная».

Петя Сикин, которого родные и знакомые называли ласково – Петюня, совершенно среднестатистический, относительно молодой (двадцать четыре года) человек с постоянно то ли задумчивым, то ли рассеянно-растерянным взглядом и большими розовыми ушами, два года назад закончил филфак местного педагогического института. Год он отработал в школе, в результате чего окончательно убедился в том, что педагогика и он, Петюня – это совершенно несовместимые морально-нравственные категории. Уволившись, два месяца с наслаждением проболтался без дела, а полгода назад судьба в виде всемогущественного дяди Васи, давнего и, как бы это поделикатнее сказать, очень близкого друга петиной мамы, Изольды Прокофьевны, улыбнулась ему всеми своими белоснежными зубами: в районной газете освободилось место корреспондента, и Петюня по протекции дядя Васи был принят в дружный редакционный коллектив если не с распростёртыми объятиями, то во всяком случае вполне благожелательно. Платили корреспонденту мало, работа была колготной и мытарной, но это всё-таки было лучше, чем совсем ничего. В общем, жизнь вполне налаживалась, тем более что судьба в виде всё того же всемогущественного дяди Васи, работающего шишкой средних размеров в городской администрации, улыбнулась ему в первый раз ещё раньше, на последнем курсе института, когда неумолимо встал вопрос об исполнении священного гражданского долга. Дядя Вася с кем надо пошептался, кому надо улыбнулся, с кем надо попил спиртного, кого надо послал на… – и в результате всех этих дипломатических манипуляций Петюня стал обладателем очень интересного, зато совершенно официального медицинского документа. Документ был настолько серьёзен, что подчистую освобождал его не только от самого исполнения вышеназванного долга, но даже от мысли о необходимости его исполнения, ведь согласно этому самому документу именно с мыслительными процессами у него, Петюни, и были большие медицинские проблемы.
– Пусть другие поют строевые песни про любовь к Родине, – в свойственной ему витиеватой манере сказал дядя Вася и ласково потрепал Петюню по шее. – А нам такого неприхотливого армейского счастья не надо.
После чего, весельчак этакий, оглушительно заржал. Ну, скажите, как такого после всего сделанного не любить- не привечать?

В военкомат Петюня пришёл уже после обеда, когда нормальные люди уже не занимаются своими непосредственными служебными обязанностями, а спокойно и достойно, с чувством собственного самоуважения переваривают пищу. Вследствие этого в военкомантских коридорах было тихо, торжественно-пустынно и почему-то пахло нафталином. Петюня поднялся на второй этаж и постучался в дверь, на которой была прикреплена табличка с надписью «Общий отдел».
– Да-да! – раздалось из-за двери, и Петюня вошёл.
– Я из газеты, – сказал он в пространство. – Вам звонили…
– Звонили так звонили, – донеслось откуда-то из-под тумбочки. – Нам какая … только не звонит. Да вы присаживайтесь, чего уж там…
Из-под тумбочки сначала показалась большая и круглая голова, потом появилось и всё тело. Майор оказался большим, пузатым и усатым, и вообще походил на большого жизнерадостного таракана, у которого нет никаких проблем с пропитанием, проживанием и собственными взглядами на всю эту жизнь.

После пятнадцатиминутного трёпа о задачах, проблемах, путях их обязательно успешного решения и совершенно радужных перспективах армейского развития в масштабах всей страны вообще и их Задрочинска в частности темп разговора заметно снизился.
– Вы сами-то служили?- спросил майор Петюню вроде бы совершенно нейтрально и, можно сказать, даже ласково, но от того не укрылся его цепкий и моментально насторожившийся взгляд.
– Нет, – признался Петюня и почему-то покраснел. – У меня заболевание.
– Понятно-понятно… – с показным равнодушным пониманием отозвался майор. После чего забарабанил пальцами по крышке стола с таким остервенением, что только круглый идиот не догадался бы о его истинных мыслях в отношении сидевшего перед ним мерзко-вонючего борзописца, наверняка незаконно откосившего от благородного служения Отечеству, а теперь набравшегося невообразимой наглости заявиться в это совершенно уважаемое военное заведение, чтобы написать чего-нибудь такое же мерзопакостное, как и он сам.
– Да и не обо мне речь.., – проблеял Петюня, ощущая себя полнейшим ничтожеством.
– Что? – вроде бы очнулся от своих противоречивых мыслей майор.
– А-а-а! Да-да! Конечно! Весенний призыв! А что «весенний призыв»? Всё идёт согласно плану! Сто двадцать два уже призвали, осталось выловить… отставить! – призвать ещё тридцать пять, и план будет выполнен! И даже не сомневайтесь! И так и напечатайте в своей…хм… газетке!
– А уклонистов много?
– Кого? – тут же попытался прикинуться тупым сибирским валенком майор, но актёр из него был никудышний, и он это сразу понял.
– А-а-а, уклонисты! – произнёс он с каким-то кровожадным отвращением и демонически рассмеялся. – Уклонистов у нас нет! – завил с железобетонной решимостью, тут же понял, что опять переборщил, поэтому опять начал вилять. – То есть, не то, чтобы совсем нет, но… А вот злостных практически нет!
– Практически это как? – тут же кинулся добивать его Петюня.
– Практически это не абсолютно! – продемонстрировал чудеса словесной эквилибристики собеседник (о, его просто так, без хрена не сожрёшь! Большой человек! Настоящий энциклопедист словесного поноса!).
– Практически – это значит с допустимыми пределами.
– Фамилии можете назвать? – попёр буром Петюня, тоже ой какой непростой энциклопедист.
– Кого? – вернулся к положению валенка майор.
– Уклонистов.
Майор в ответ так испуганно-энергично замахал руками, словно пытался взлететь.
– Да вы что, какие фамилии! Это служебная тайна! Хотя.., – и он вдруг придвинул к себе какую-то бумажку. – Извольте! Вот, например, некий Сукин. Или Сякин… Нет, Сикин! Правильно, Сикин!
У Петюни моментально вспотели ладони.
-_Да, Сикин Ермолай! – всё тем же торжественно-кровожадным голосом произнёс майор. – Вот ведь назывался – Ермолай! Почти что Емельян. Пугачёв, б…, извините, крестьянский вождь… Да! Три года бегает. В смысле, уклоняется. За это время успел жениться, развестись и даже родить.
– Что вы имеете в виду? – удивился Петюня.
– Ну, не сам, конечно. С помощью второй супруги, некоей Зильбершьтейновой Джульетты, доярки третьего разряда, проживающей в том же селе. Но ничего! – бодро закончил экскурс и в историю незнакомого, но почему-то сразу ставшего Петюне родным и близким однофамильца Ермолая. – Пойдёт служить как миленький! Исполнит, так сказать, свой индивидуальный священный долг! Я его, б… извините, за Можай загоню! К северным оленям! У вас ещё есть ко мне вопросы?

– Вот видишь, а ты боялась, – сказал редактор, прочитав петино сочинение. – Нормальная статья, всё живо, конкретно, по делу. Прямо «Золотое перо России», едреня вошь! Но закончим с лирикой, – посуровел лицом редактор. – Сделайте, Сикин, пару глубоких вдохов-выдохов и приступайте к новой теме: в городе открывается отделение ассоциации «Однояйцевые близнецы России».
– Есть такая ассоциация? – удивился Петюня.
– А что такого? – удивился в свою очередь редактор.
С минуту они, оба удивлённые, сидели молча.
– Ты чего сидишь? – спросил редактор.
– А? Что? – встрепенулся Петюня. – Извините, задумался.
– А думать некогда! – решительно возразил редактор. – Если все мы будем думать – кто работать будет? Давай топай! У них на Дворянской через полчаса пресс-конференция. Так что ноги в руки, одно яйцо – здесь, другое – там, и, как говорится, с Богом!
– Да-да, конечно.., -пробормотал Петюня, поднимаясь со стула. – Иван Данилыч, а у них что, на самом деле…
– Что на самом деле?
– Ну, одно…
– Что одно?
– Ну, иичко…
Редактор задумался. Вопрос был, конечно, интересным и на злобу дня.
– А чёрт его… Вот сейчас на пресс-конференцию пойдёшь, там у них и пощупаешь.
И совершенно по-хамски захохотал, довольный собственным остроумием.
– А сколько тебе надо? – спросил он, отсмеявшись.
– Мне не надо.., -опять пробормотал Петюня. Поднимаясь со стула, он до конца так и не разогнулся, поэтому находился в полусогнутой позе, которая явно унижала его человеческое достоинство.
– Вообще-то, два. Как положено.
– В каждом минусе, Сикин, нужно находить свои плюсы, – нравоучительно произнёс редактор и вытянул губы дудочкой. – С одним, например, в армию не берут.
– Почему?
– А если отстрелют? Или танком раздавют? – вполне логично вопросом на вопрос ответил редактор и посмотрел на Петюню взглядом доброго дедушки, заставшего своего хулиганистого внука в кладовке, за пожиранием варенья прямо из банки большой столовой ложкой.

Петюня вышел на улицу. На улице было солнечно и ужасно мокро. Из репродуктора, установленного на площади, гремело: «Хмуриться не надо, Лада! Хмуриться не надо, Лада! Для меня твой свет награда, Ла-да!». Дурдом, подумал Петюня и прямо по лужам зашагал к трамвайной остановке…

Председательницей местного однояйцевого отделения оказалась средних лет тётка, по объёму тела удивительно похожая на военкоматского майора, только без усов и погон.
– Всё зло – от абортов! – рявкнула она на Петюню хорошо поставленным армейским голосом, когда он подошёл к ней после пресс-конференции. – Особенно весенних! Известный астролог Егор Зильберштейн установил, что именно весенние приводят к наиболее окончательному бесплодию. Вы случаем не весенний? – неожиданно спросила она.
– В каком смысле? – и Петюня беспокойно заёрзал на стуле.
– В смысле, родились когда?
– В июле.
Тётка задумчиво пожевала губами.
– В какой половине?
– Что значит в половине? – Петюня почему-то по-настоящему запаниковал. Тётка своей танковой бесцеремонностью не нравилась ему решительно и бесповоротно.
– До пятнадцатого или после?
– До.
– Ну, это ещё не… Вы женаты? – спросила она опять неожиданно. Петюня вздрогнул. Ему показалось, что вот сейчас, немедленно, эта бабища предложит ему руку и сердце, и отказаться будет совершенно невозможно. Иначе – немедленная смерть даже без всяких физических и душевных мучений.
– Не-е-ет.., – проблеял он.
– Значит, составляете потенциальную угрозу благополучной демографической ситуации в нашей стране! – почему-то обрадовалась тётка, – А ваша газета…
Дальше последовал десятиминутный монолог об их газете, в котором самым нейтральным определением было «гавнюки поносные».
– Надеюсь, я ответила на все ваши вопросы? – с подчёркнуто-ледяной вежливостью поинтересовалась тётка.
– Конечно! – расплылся в лучезарно-подхалимской улыбке Петюня. – Спасибо преогромнейшее! Удачи вам и всем вашим однояйцевым коллегам!

Где я работаю, горестно думал он, шагая опять же прямо по лужам. Зачем я здесь работаю? Учил бы себе и учил благодарных подростков умному, доброму, вечному – глядишь, к окончанию школы и действительно стали бы этими самыми умными и вечными во всём этом нашем дурдоме… Он открыл дверь редакции, вдруг остановился на пороге и прислушался. Со второго этажа, из окон редакторского кабинета, слышался яростный мат. А говорил, что запрещено законодательством, трусливо подумал Петюня. «Хмурится не надо, Лада! Хмурится не надо, Лада!» – вдруг взревел площадный репродуктор. Задолбали уже этой Ладой, подумало «Золотое перо России». После чего оно зябко поёжилось и быстро свернуло за угол. Там, за магазином канцелярских принадлежностей, находилась пивная, которую местная алкашня называла «У Лады» по имени пивнушной буфетчицы…