К 70-летию кончины Андрея Платонова (5 января 1951 год)

Эпиграф:
– Утомление есть единственное утешение в любви… –
( Андрей Платонов, « Чевенгур»)

Заседание уездного комитета Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), для краткости – ВКП (б), в своей генеральной линии проходило кратко, но ёмко, потому что товарищ Ложкин говорил тезисами, которые были понятны не только президиуму, но и каждому присутствовавшему в зале члену. Тезисы облекались им в здравую мысль и предполагали собой руководство к немедленному разрешению в продолжении дальнейшего пути к построению бесклассового общества.

Да, говорил товарищ Ложкин и делал при этом рубящее движение правой рукой, словно осекал своей кавалерийской шашкой головы гидре мировой контрреволюции. Да, говорил он, мы долгое время считали колбасу мелкобуржуазным продуктом, неприемлемым для употребления в пищу нашим сознательным пролетариатом как дискредитировавшего себя в пошлых застольях и пьяных угарах. Но партия умеет признавать собственные ошибки, находясь в положении непрерывного поступательного движения мысли и развития: колбаса – продукт полезный. Особенно в условиях военного коммунизма, ибо есть продукт компактный, легкоусвояемый, с совершенно устраиваемым рабочего человека уровнем калорий, витаминов, а также жирности, белковости и углеводистости.

Следующий вопрос, продолжил он, благоустройство благосостояния ныне проживающего на территории укома населения. В этом мы преступно отстаём от мировых цивилизаций (хотя они нам конечно, не указ, ибо управляются непримиримыми империалистическими хищниками). Поэтому есть предложение повсеместно развести сады. От садов воздух гуще, в нём появляются всё те же упомянутые при характеристике колбасы витамины, и вообще повышается народопитательность. Кто за? Прошу голосовать.
– А где саженцы брать? – раздался голос справа. Товарищ Ложкин туда немедленно посмотрел. Вопросивший тут же смутился и спрятался за широкие спины товарищей, хотя вопрос бы по существу его практической полезности.
– Закажем централизованным решением, – ответил товарищ Ложкин решительно, и так же решительно посуровел лицом, в частности, лбом и щёками.
И вообще, товарищи, продолжил он. Давно пора поставить вопрос о расширении кругозора. Вот скажите, кто из вас, например, знает, что такое Джомолунгма?
Присутствовавшие стыдливо молчали. Они не знали, что такое Джомолунгма. Они подозревали в этом названии недоброе и даже неприятно могучее.
– Джомолунгма есть высочайшая вершина мира, товарищи! – с гордостью просветил их товарищ Ложкин. – Расположена в Гималайских горах, а её высота составляет почти девять километров. И я уверен: не за горами то радостное время, когда мы утвердим на её заснеженной вершине знамя победившей мировой революции! А товарищи индусы, которые живут под этой самой Джомолунгмою и ныне нещадно угнетаются английскими колонизаторами, нам в этом обязательно помогут. Ура, товарищи!
Товарищи проуракали. Но некачественно. Что сразу отразилось на их утомлённых пролетарских лицах. В подсознании товарища Ложкина возникло подозрение, что они не очень-то доверяют индусам как единомышленникам по оружию и классовой борьбе.
– И нас не смутят эти девять километров! – продолжил он. – Потому что, как учит нас товарищ Ленин, нет ещё на свете таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики!
– Залезть бы на эти километры и прыгнуть с них вниз головой, –- проворчал кто-то в задних рядах.
– Не сметь! – прорычал товарищ Ложкин и решительно постучал по столу рукоятью револьвера. – Не сметь! Оппортунистов будем вычищать из наших сплочённых рядов решительно и бесповоротно! В том числе и с помощью познания Джомолунгмы как природного явления факта. Так и предлагаю записать в резолюции отдельным пунктом. Кто за? Единогласно, товарищи!

– Значит, с этим вопросом тоже всё, – подытожил он и строгим орлом поглядел сначала в президиум (президиум оробел), потом в массы (массы приуныли и в этом унынии затвердели, если не сказать «закаменели»). – Переходим к пункту «Разное». Поактивней, товарищи!
Из пятого ряда поднялся пожилой рабочий. Даже издалека было видно: он робок и смущён, но партийная сознательность оказалась сильнее эмоциональных выражений и сомнений в непререкаемой истине.
– Скажите, товарищ…э-э-э-э…
– Ложкин, – понял его товарищ Ложкин. – Просто товарищ Ложкин. Можно без имени и отчества. Поскольку мы все здесь сёстры и братья.
Услышав такую смелую родственную ассоциацию, рабочий хотел оробеть ещё больше, но больше было некуда. И дальше тоже.
– Скажите, товарищ Ложкин, а что случилось с товарищем Михельсоном?
– С какой целью интересуетесь? – последовал быстрый, но очень нехороший в своей подоплёке вопрос.
Рабочий посерел лицом и обвис своими пролетарскими щеками. Он уже не принадлежал себе. Сидевшие рядом товарищи по классу старались на него не смотреть, чтобы не выдать своих истинных противоречивых чувств
– Дык эт, так сказать… – проблеял он, ощущая себя на смертном одре.
– Гражданин.. ( и этим определением – «гражданин» – всё было сразу же расставлено точками над «и». Решительно и бесповоротно. С исключением всяких компромиссов..), гражданин Михельсон расстрелян сегодня на рассвете, – быстро ответил товарищ Ложкин, одной рукой перебирая бумаги, а другой поправляя на груди нарядный алый бант цвета знамени победившей революции.
– Вас, товарищ, что-то тяготит? Или просто напрягает?
– Да как сказать… – в очередной раз засмущался рабочий, демонстрируя этим смущением не столько деликатность своей пролетарской натуры, сколько противоречивость собственных внутренних иносказательных колебаний.
– Нам паровозы из депо пора выпускать, а у него воротные ключи, как у главного кладовщика-экпипировщика.
– А где они у него находятся? – нахмурившись объяснению, спросил товарищ Ложкин.
– Он их всегда с собою носил… В смысле, когда в пальте, когда в тужурке… Рядом с партбилетом.
– В таком случае вот вам партийное задание: немедленно сходите в тюрьму и снимите ключи с остывающего трупа, – последовал прекрасный в своей конкретности ответ. – Вас пропустят. Я распоряжусь.

Перешли к пункту следующему. Этот пункт был новообразованием, потому что раньше не затрагивался и не возбуждался. Но интересы партии требовали и учитывали, и нынешнее заседание было не вправе этим интересам противоречить.

Разобрались с ним на удивление быстро, и на этом очередное заседание укома было признано завершённым. Товарищам предложено было перейти в буфет, где их ждал скромный ужин в виде селёдки, морковного чая и ржаных солдатских сухарей, отбитых летом в качестве трофея у отступавших войск адмирала Колчака.

Уже начало заметно темнеть, когда товарищ Ложкин, заперев замок и положив ключ в карман своего полувоенного френча, вышел на крыльцо. Стояло прекрасное предвечерье, которое всегда томит и зовёт к покою умиротворения. Вдоль забора враскоряку паслись гуси, чем создавали иллюзию ленивого наеденного насыщения и истомной неги. Посередине дороги прошла баба. Она была боса, и её трудовые ноги смело ступали в пыль и грязь. В конце улицы стучал молоток. Там чего-то колотили. Это любовь, подумал товарищ Ложкин с суровой нежностью. А любовь есть отражение ума. О, сколько ещё нужно успеть свершить, чтобы достичь кануна мировой революции! Поэтому первым делом не упустить перечитать директивы к съезду, а то опять придётся собирать консенсус.