Алексей Курганов
Посвящаю доброй памяти Сидора Евлампиевича Записдулина-Селёдкина — дедушки нашего замечательного земляка, великолепного коломенского поэта, вынужденного для прокорма пойти работать трамвайновым кондуктором, Гаррия Бонифатьевича Ложкина-Записдулина. Сидор Евлампиевич помер в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, на День Космонавтики, опившись по случаю этого великолепного праздника домашней браги и закусив её солёными бочковыми огурцами. Отчего дедушкино нутро буквально взорвалось от переполнивших его бродильных газов. Он только успел сказать загадочно «Эх!» погрозить в космическое пространство кулаком, после чего замертво свалился с лавки в канаву. Хороший был дедушка. Добрый. Возможно, его именем назовут какой-нибудь пароход. Или космическую ракету, чего-то там бороздящую. А ещё лучше, нашу городскую общепомывочную баню номер три, что на углу Собачьего переулка и улицы имени Джордано Бруно, в которой Сидор Евлампиевич проработал сорок с лишним лет банщиком в мужском отделении (он бы не прочь был поработать и в женском, но до женского его не допускали, потому что он и без женского был четыре раза женат). Вечная память этому скромному труженику!
Любовь велика… Это сложное чувство…
Я в столовой взял салату,
Суп с свининных потрохов,
Вермишель с мясной подливой
И узбекский с хреном плов.
Пять кусок больших селёдки,
Три котлеты и морковь…
Это чувство аппетита
Называется ЛЮБОВЬ
К поеданью-пожиранью,
ЗакусАнью и поесть.
В чувстве этом есть отвага,
Доблесть, страсть, отвага, честь!
А любовь зовётся Груней.
Я давно её искал.
Потому что эта Груня —
Совершенства идеал.
Оглушительно красива
И могуча, словно лось!
( Взять ещё мне, что ль, концерву
Под названием «лосось»?).
У неё бока тугие
И шикарные грудЯ.
Лоб как камень пъедестальный,
А в загривке вижу я
Монумента капитальность
И скопленье умных дум…
Я на ей, наверно, скоро…
Хоть, вообще-то, тугодум…
О Гаррии Грёбовиче
Гаррий Грёбович Селёдкин –
Замечательный поэт.
Сочинит , шутя, поэму.
Или оду. Иль сонет.
Иль рулет свининный сварит.
Он к тому же кулинар.
У него к любому блюду
Поварской, грыбёныть, дар!
Гуляши, азу, подливы,
Вермишели и котлет.
Вот какой он презабавный,
Состоявшийся поэт!
Горькое
Вышла в поле приститудка.
Покачала головой.
Где вы, Феликс Апполоныч?
Где вы миленький такой?
Где обещанные деньги?
Где оплата за любовь?
Почему мои страданья
Не волнуют вашу кровь?
Приститудка повздыхала.
Зашагала тяжело.
И теперь о ней судачит
Всё прибрежное село.
++++
Коль стыдливый ты подлец,
Повинися, наконец,
Что свинину сам сожрал,
И подлец ты и нахал.
И обжора, вашу мать.
Где теперь котлетов взять?
Всю ж свинину ты поел.
Целых восемь килограмм!
Я от гнева весь трясусь.
Я трясусь, а этот гусь
Уж половник достаёт.
Щас борща с кастрюль пожрёт!
Отнимите у него
Тот половник. Иль его
Я побью вот этим стул.
У меня с работ отгул.
Я его нарошно взял,
Чтоб не верил сей нахал
В безнаказанность свою.
Щас пойду пивка попью,
Успокоюся душой.
Я же парень молодой.
И свининный съем рулет…
Мне ж всего семнадцать лет!
Апофейоз апофегея (по мотивам Кафки. Или Лорки. Или Колбасьева Игната, великолепного коломенского поэта земли русской)
Тоскую ли я по ревущему зверю?
Смотрю ль с наслажденьем в движенья его?
А может, я просто страдаю сомненьем,
Как словно собака? Как звать ничего?
Но нет! Неизбывны сравнений мечтанья!
Пошто трёхколёсен сей вело-сипед?
А не потому ли, что детство проходит,
Забытостью снов из сминаемых лет?
А также лошадка. Ведь тоже игрушка.
Пока что вертяще красуется в дверь.
Я в травы духмяны с разбега падАю
И снова я слышу ревущего зверь!
Он снова заходит. Он снова кругами.
Зовётся теперь он «большой паровоз»,
Что гонит состав с полустанк к полустанку,
И глух он к страданьям невидимых слёз!
Года вдохновенья, года ожиданья!
Я плАчу навзрыд. Я сижу навесу…
Ворона грибучая веткою скачет.
Уж, видно, склевала она колбасу…
Где я только не лежала…
Я в Америке лежала
На майаминском пляжу.
До сих пор ночами снится
Как морожень там лижу.
Шоколадное, с глазурью,
Запиваю пепсь-колОй.
А вообще-то проживаю
Я в Коломне, под горой,
Под какой Ока стекает
( Не стекает, а течёт!),
Где на пляже пролегает
Восхитительный народ..
Мужики лежат и бабы.
Дети, бабки, старики.
Кто там просто загорает,
Демонстрируя портки.
Кто с портков вылЕзши споро,
Демонстрирует трусы…
Также лифчики мелькают
Цвета вкусной колбасы.
Детвора сидит в песочке.
Рыбу ловят рыбаки.
Хороши вокруг просторы
Славной матушки Оки!
Не сравниться им с Майами,
С Касабланкою какой…
Иль пора мне выйти замуж?
Вот шагает молодой
И пока ещё не пьяный
( Или пьяный, но слегка).
А вода течёт неспешно…
Не торопится река…
Валерик
Посвящаю сей стихотворный опус моим давнишним товарищам, выдающимся коломенским поэтам — Боцману Сергееву и Гаррию Бонифатьевичу Ложкину-Сабиздулину, которые по воле обстоятельств, стечению мнений и року судьбы вынуждены трудиться славными трамвайновыми кондукторами, облечивая своих милых трамвайновых пассажиров направо и налево, совершенно невзирая на их возраст, пол, характеры, социальную и партийную принадлежность, а также источаемые ими эмоции. Как то обожание, равнодушие, рабская покорность или яростная, доходящая до бешенства, ненависть
По натуре он — холерик.
По призванью – весельчак.
Называется – Валерик,
Часто лазит на чердак,
Где духмяно, жарко, душно,
Где накрытая пальтОм,
Бражка в фляге поспевает,
Шумно пеняся при том.
Он с гвоздя снимает кружку,
Зачерпнув широким жест
( а внизу кудахчут куры,
Что уселись на насест).
Не спеша ко рту подносит.
Начинает вкусно пить.
Аж в зобУ дыханье меркнет!
Растудыть и раскубыть!
И напиток доглотавши,
Вниз спускается, во двор.
Где сидит на старой лавке
Престарелый дед Егор.
Он плешивый и горбатый,
Из носА сопля течёт.
Ртом беззубым улыбнётся
И на солнышко моргнёт.
–Ты чего, Валерик славный? –
Хитро шамкает ему.
– Уж хлебнул, небось, с устатку,
Разогнамши светом тьму?
Отсосал из верной кружки?
Утолил страданий быт?
Ишь как светишься морденью,
Несмотря, что совесть спит! —
Только нет ему ответа,
Хоть Валерик не глухой.
Просто он жениться хочет,
Потому что молодой.
Ведь всего-то тридцать восемь
Молодых прекрасных лет!
(На хрена тебе, Валерик,
Сей женитьбы винегрет,
Хоть невеста величава,
Кучерявиста душой,
А зовут её Агаша,
Тоже баба молодой.)
Ей всего-то тридцать девять,
Для невесты самый сок.
У её могучи груди
На грудЯх висит свисток,
Потому что в депе трамвайном
Трудитц целых восемь лет
Тем кондуктором в трамвае,
Что даёт в проезд билет
Разновсяким пассажирам,
Кои едут в разный путь.
Обилетит их Агаша!
Никого не позабудь!
А Валерик там слесАрит,
В том депе трамваи где.
На Доске висит Почёта,
В пиджаке, при бороде
( он тогда ещё не брился
И не стрыгся. И не пил.
То есть, был он настоящим
Ненормальновым дебил.)
Так что вышел он на фотке –
Глаз не свесть от красавцА!
Не сказать, чтоб с очень глупым
выражением лица.
Нет, не очень. Всё по норме.
Галстук в клеточку, значок.
Лоб, глаза, зубьЯ как шилы.
Брови, ухи, пиджачок…
Ся Доска висит у входа,
Что у самой проходной.
И портрет вполне достоин!
Ведь Валерик — наш герой!
Вот шагает он на смену,
Не тая голОв от плеч.
А чего ему таиться?
От кого парнишке бечь?
Нет таких. И впредь не будет
От Тамбова до америк.
Потому шагает гордо
Современник наш Валерик!