Сначала была просто степь. Бескрайняя, ковыльная, над которой летали какие-то птички (кажется, это были зяблики, коршуны и ещё какие, похожие на попугаев. Но не попугаи. У этих были когти и не было клювов. А у попугаев клювы есть. Самолично проверено и испытано.) и бегали суслики, мыши и еноты (или собаки, а не еноты. Или еноты с собаками. Хрен их разберёшь, этих енотов!). И была степь совершенно безлюдной, а значит, совершенно бесхозной. В том смысле, что никому до неё вроде бы не было никакого дела. Степь да степь. Ковыль. Попугаи с енотами (чего я привязался к этим енотам?).
Понятно, что долго такое безобразие продолжаться не могло. И не продолжилось, потому что в каком-то там веке на ней эти самые люди всё-таки появились. Это были татаро-монголы. А может и не татаро. И совсем не монголы. Но появились. Радость какая… Одеты они были в грубо пошитые из овечьих шкур пальто (или в те времена, по тогдашней неграмотности — пОльтА), на ногах носили онучи или кирзачи (или как их там по татаро-монгольски?), а на головах – здоровенные мохнатые малахаи, пошитые из диких лис. Приехали они на маленьких, но ужасно волосатеньких лошадках (может, это были даже лошади Пржевальского) – и их приезд никому ничего не обещал. В смысле, хорошего. В смысле, прогресса..
Так вот они, значит. приехали. огляделись и довольно зацокали своими языками (языки у них были узкие и тонкие. Как у тюленей. Или не у тюленей. А у кого? У диких лис? Или у енотов?). А чего, сказали они друг другу (или пока просто подумали). Неплохое местечко. Речка рядом. Впадающая куда-то наверняка. Может, даже в озеро прекрасное. В низинке — какие-то кустики, со временем запросто могущие вырасти в непроходимый лес. Слева – болота (значит, клюква есть. Эта превосходная ягода.), справа – горы (может, даже Гималайские. С яками и йетями). Да, неплохое место. Надо бы здесь какой-нибудь кишлак построить. Или аул. Или зулус. Или вигвам. Значит, решено! Построим и будем здесь успешно развиваться и множиться!
И вот так они решили м от этого решения сразу повеселели, потому что хлебнули кумыса бодрящего, с тех пржевальских лошадок надоенного. После чего гикнули, цыкнули, свистнули. огрели лошадок кнутами и исчезли в туманной дали. Только пыль из-под копыт.
После них прошло ещё сколько-то времени (может, даже веков), и здесь появились какие-то крестьяне ( может, рязанские. Или тамбовские. Или из-под Пензы. Из-под Моршанска. Мало что ли тогда было крестьянов? Их и сейчас-то немного, а уж в те далёкие века было и совсем не пересчитать!). Они пришли сюда с топорами, косами, молотками, гвоздями и пилами «Дружба» (или не «Дружба»? Или тогда «дружбов» ещё не было? Какие могли быть «дружбы» после татаро-монголов? Были обычные циркулярки.), и тоже отметили диво дивное здешней с виду совершенно скромной природы. Покачали головами, решили что здесь — подходящее место для деревни (или зулуса. Да что я с этими зулусами!)…. И пошли дальше, на заработки. А то у них в родных местах заработков не было. Потому что крепостное иго. Никто их никуда ни за что не хотел нанимать. Ни один помещик (сволочи проклятые! Эксплуататоры трудящих масс!). Хоть плачь. Хоть пей. Хоть пой.
А вскоре после них появились французы. Это было войско Наполеона. Эти ничем не восторгались, ничему не удивлялись. Потому что они по укладу всей своей французской жизни были изначально удивлённые. Так что вместо восторгов они быстренько разогнали по норам всех сусликов, енотов и попугаев, так же быстренько перепортили местных девок (здесь к том времени уже девки появились. Их сюда татаро-монголы привезли. И бросили.) — и пошли дальше. Победили наших под Бородино, спалили Москву, огребли на Березине и в результате совершенно бесславно сложили свои французские головы. ( Нет, я прямо удивляюсь: и хотелось им переться в такую даль ради сложения собственных голов! Запросто могли бы их и дома сложить. В родных Бургундии или Бретани. Напиться там бургундского и крякнуть в каком-нибудь бретанском винограднике. Расположенном на берегу Луары. Или Лауры. Как правильно-то?).
После чего прошло ещё какое-то время, и в дальнем конце степи показалась пролётка. Она неслась с гиканьем, гаканьем, ржаньем коней — и вдруг остановилась как вкопанная. Остановилась, и из неё легко и непринуждённо выскочил молодой проворный человек в шляпе, сюртуке, элегантных панталонах, куртке-крылатке и бакенбардах. Кажется, это был Пушкин А Сэ. Он быстро окинул окрестности своим орлиным оком, после чего слегка отошёл в сторону (слегка!) и приспустил панталоны. Справил малую нужду прямо на ковыль ( а может, вместе с малой и большую. Чтоб до кучи. Чтоб потом не справлять. Лишний раз не напрягаться.), после чего звонким фальцетом пропел :»Степь да степь кругом!», и так далее. После чего вскочил на облучок (или куда там, в пролетках, вскакивают?), распушил бакенбарды и задорно крикнул бородатому детине, который на том облучке уже сидел: «Погоняй быстрее, Селифан! Меня ждёт княгиня Ростопчина! Уж я сегодня эту Ростопчину…!». И не договорив куда и чего, погрозил своим тонким пальчиком в степное пространство. Селифан оглушительно и совершенно неприлично заржал. Но-но, построжал Пушкин А Сэ. Без пошлостей. Она ж всё ж таки княгиня! Селифан в ответ шумно высморкался прямо на сусликов (или на вылезших из сусликовых нор девок с попугаями? А может, это уже были дамы с собачками? Или татаро-монголы с пржевальскими?), махнул кнутом залихватски (или даже арапником), лошади понесли — и вскоре пролётка исчезла во всё той же туманной дали.
А потом случились революция, после неё – коллективизация, и в степь пришли неугомонные, готовые всё свершить и всех этими свершениями осчастливить комсомольцы. Они привезли с собой большие железные тракторы и энтузиазно распахали степь к такой-то матери. И посадили чего-то ( в смысле, посеяли). Но, к сожалению, из этого посаженного тире посеянного ничего не выросло. (Ветром, что ли, выдуло? Или надо было хоть изредка, но поливать?). Но комсомольцы не сдались и не наложили на себя и на эту степь свои задорные комсомольские руки. Даже наоборот: собрали срочное отчётно-перевыборное собрание, приняли на нём повышенные комсомольские обязательства, написали письмо съезду и зачем-то рабочим Урала (зачем?) – и на следующий год посадили снова, и с тем же результатом. Тогда они спели песню «Ой вы кони, вы кони стальные!», попрыгали в свои тракторы и укатили всё к той же матери. Они своих мамов очень любили. И папов. Но папов меньше. Почему-то.
И после комсомольцев ещё кто-то приходил. Даже фашисты, но ненадолго, потому что их совсем скоро вышибли отсюда прославленная Красная армия и здешние степные партизаны. А после войны здесь сначала хотели построить гигантский коксо-химический завод, потом металлургический комбинат, потом чаеразвесочную фабрику, потом природный парк, потом раздать под «фазенды» дачникам, потом продать территорию китайцам ( или всё тем же татаро-монгольцам)… В общем, всё осталось в первозданном виде, с ковылем, птичками, сусликами, собаками и дефками. Правда, теперь сюда из прилегающих районов свозят под покровом ночи всякое разнообразное хавно, и уже то там, то здесь навалены здоровенные гавняные кучи ( особенно у кустиков, которые так и не стали непроходимым лесом из-за всё того наваленного на эти кустики хавна). А куда ж его ещё девать-то? Некуда. В том-то весь и хрен. И весь сермяжный смысл. Тутти сказке конец, а кто слушал — колбаса. Или комсомолец. И не простой, а пржевальский.